Моисей Кроль - Страницы моей жизни

– Конечно, свободный человек, у которого сильно развито чувство собственного достоинства и справедливости, не может оставаться равнодушным, когда деспотизм бушует вокруг него. Он вступает в борьбу с этим деспотизмом, хотя бы он при этом рисковал своей жизнью. Но природа деспотизма такова, что он может держаться только насилием. Произвол поэтому является одним из самых существенных атрибутов тирании, и совершенно естественно, что борьба между защитниками свободы и безжа-лостным деспотизмом неизбежна. Ясно также, что в этом жестоком поединке многие, многие борцы за справедливость и свободу обречены на гибель и на всяческие муки. Это исторический закон. Поэтому все, поднявшие этот крест и вступившие в борьбу с деспотизмом, должны быть готовы ко всему, даже к самому худшему. Но это тяжелая, очень тяжелая жертва, требующая подчас сверхчеловеческих сил. Вот почему таких борцов очень мало. От средних людей такой жертвенности требовать, конечно, нельзя.

Несмотря, однако, на такую довольно пессимистическую философию, Дрей был большим оптимистом и глубоко верил в конечное торжество правды и справедливости. И этот идеализм удивительно гармонировал со всем существом Дрея – с его мягким, приятным голосом, с его ясным взглядом, с его спокойными, благородными жестами.

И еще одна своеобразная черта отличала его: это его тонкий, добродушный юмор, который проникал в его речь и придавал ей особенную мягкость и сердечность.

Словом, пребывание у нас Дрея было и для меня, и для Брамсона настоящим праздником. Больше я Дрея никогда не встречал, но радостная память о нем до сих пор живет в моем сердце.

Мой объезд бурят Баргузинского округа отнял у меня около двух недель. Такое мое непродолжительное пребывание среди них объясняется отчасти тем, что их было немного, а отчасти тем, что их уклад жизни и быт не представляли собою ничего особенно нового для меня. Большинство баргузинских бурят уже занимались земледелием, и их нравы и обычаи немногим отличались от обычаев кударинских бурят, мною уже обследованных.

Объездом агинских бурят заканчивалась моя исследовательская работа. Мой план был выполнен, и я должен был вернуться в Верхнеудинск для составления подробного отчета о собранных мною материалах для Восточно-Сибирского отдела Географического общества.

Но прежде чем начать свое обратное путешествие, я решил повидать ряд товарищей, живших в Чите и вблизи ее.

Первыми, с которыми мне сильно хотелось повидаться, были два товарища, которых я раньше не знал, но к которым я питал чувство глубокого уважения, смешанное с восхищением. Это были Анна Павловна Корба и Александр Васильевич Прибылев.

Об Анне Павловне я слышал восторженные отзывы от моего близкого друга Штернберга, хорошо знавшего ее лично. Она принадлежала к той замечательной группе русских женщин-революционерок, которую прославили имена Перовской, Веры Фигнер, Якимовой и др. Эти женщины отдали русскому революционному движению все свои силы и готовы были в любой момент пожертвовать ради него свою жизнь.

Корба была одним из самых деятельных членов первого героического Исполнительного комитета партии «Народная воля». Она участвовала прямо или косвенно почти во всех террористических актах, организованных партией против царя Александра II. Принадлежа к богатой аристократической семье и обладая чрезвычайно красивой внешностью, она, однако, отказалась от всех радостей жизни, чтобы отдаться вполне борьбе с русским деспотизмом.

Можно сказать, что Корба в течение ряда лет жила под угрозой виселицы, готовая заплатить своей жизнью за участие в революционной борьбе. И суд ее, действительно, приговорил к смертной казни, но казнь ей была заменена бессрочной каторгой, и она осталась жива и служила для подрастающих поколений символом героизма и беззаветной преданности русскому народу.

Прибылев, как и Кибальчич, был тихим героем революции. Он взял на себя опасную роль хозяина квартиры, где находилась динамитная мастерская. В 1882 году департамент полиции напал на след этой мастерской. Нагрянувшие жандармы нашли в квартире Прибылева то, чего искали, и там же, если память мне не изменяет, был во время обыска застигнут легендарный Клеточников, очень близко стоявший к Исполнительному комитету партии (кажется, он был даже членом его) и в то же время занимавший ответственную должность в департаменте полиции, что давало ему возможность осведомлять партию о грозивших ей опасностях.

На квартиру Прибылева Клеточников пришел с тем, чтобы предупредить его о надвинувшейся на него и на мастерскую опасности. Но департамент полиции предупредил его – и Прибылев, и он сам были застигнуты на месте преступления. Оба они были приговорены к смертной казни, которая, однако, была им заменена 20 годами каторги. Прибылев отбывал свою каторгу в Забайкальской каторжной тюрьме, а Клеточников, если я не ошибаюсь, в Шлиссельбургской крепости.

И вот спустя много лет я встретился с Корбой и Прибылевым на прииске, заброшенном в верховьях реки Или, Читинского округа. Владельцем этого прииска был мой хороший знакомый Бронштейн, а Прибылев у него служил не то заведующим складом, не то счетоводом. А.П. Корба была женой Прибылева.

Трудно передать, с какой радостью и с каким истинно товарищеским радушием они оба меня встретили. Я им принес массу интересных новостей, хотя я в течение трех месяцев был оторван от всего света, не читал ни газет, ни журналов и не получил ни одного письма от товарищей. Я мог им сообщить много нового о жизни политических ссыльных в Колымеке, на Сахалине и в Забайкалье, о Брешковской, судьбой которой они очень интересовались, а также о настроениях в революционных кругах за те годы, когда они уже были замурованы в каторжных казематах, а я с товарищами еще продолжали борьбу с нашим общим врагом – русским деспотизмом.

Не удивительно, что наши беседы нас в одинаковой степени волновали. Они длились целыми часами.

Мне было нелегко свыкнуться с мыслью, что вижу своими глазами этих героев, которые только по счастливой случайности спаслись от виселицы. Мне было странно видеть их в серой, прозаической обстановке прииска с его обыденными интересами и заботами. Но просветленные лица Корбы и Прибылева говорили без слов об их душевном богатстве.

Корба была еще очень красива, и ее сдержанная улыбка прямо очаровывала. Прибылев, несмотря на все им пережитое, сохранил удивительную жизнерадостность, и его сердечный, чисто юношеский смех звучал так беззаботно, точно он никогда никакого горя и никакой беды не знал.

Когда мы достаточно наговорились о товарищах и о положении в России, Прибылев обратился ко мне со следующими словами: