Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

Нет, без Шварца все-таки не обойтись. Несколько подробностей:

— На альпийских лугах дорожки совсем исчезли в низеньком густом травяном ковре. И Юрка вел нас, нащупывая дорожку в траве, как бы скользя, а мы за ним гуськом… Прошел дождь, облака поползли вниз. У наших ног, между горными вершинами кипел туман — вздымался и падал — белый, сизый, красный, — солнце заходило, опускалось в котел… Стемнело. Мы уперлись в непроходимую гряду скал. Карта соврала — бараки, в которых мы хотели переночевать, видимо, были на той стороне реки. Мы поднялись вверх, из лиственного пояса в хвойный, — хвоя горит и мокрая, — и там развели мы костры, там и ночевали у огня. Серым утром спустились вниз, к реке. Ножами и кинжалами — топорик забыли на одном из ночлегов — срубили березу, и она легла поперек реки… Пришли мы к Уруштанскому леднику. Вот это был настоящий ледник, как я его себе представлял: чистый лед, синеватый, стоял стеной, круто шел вниз с Черных гор. Здесь и начиналась Черная речка. Здесь она была ещё синего цвета и не похожа на реку — ручьи, множество широких, но мелких ручьев бежали по каменной долине, и мы перешли их вброд, вода была ледяная, ноги ломило… Мы снова попали в облака, они так и кипели вокруг. Здесь уже было подобие дороги. Когда рассеялись облака, мы увидели знакомые крыши Красной Поляны. В первый раз я подходил к ней не с моря, а с гор. Внизу шумела Мзымта… Мы вошли в дом одичавшей, шумной толпой, Юрка с дикими воплями обнял мать и, смеясь, рассказывал потом: «Мама сказала конфузливо: «отойди, от тебя козлом пахнет»».

У матушки Юры был туберкулез горла, а здешний климат считался целебным, и она в Красной поляне снимала комнату. Ребят, ещё разгоряченных спуском с гор, она сразу послала мыться и стираться в холоднющую Мзымту.

В 1951 году Евгений Шварц напишет для Ленфильма сценарий о классе, десять человек из которого в летние каникулы отправляются в туристический поход на плоту. И назовет его «Неробкий десяток». Но замысел писателя не заинтересовал студию, и сценарий «лег на полку».

Лето заканчивалось. Все стали разъезжаться. Наташа вернулась в свой госпиталь. Юра поехал в Петроград. Он решил перейти из Университета в Академию художеств. Призвание взяло свое. А Женя, заехав в Екатеринодар, отправился продолжать учение на юридическом. Лёля и Варя остались в Майкопе. И снова полетели письма.

«Неуважающая старших!

Ты, которая прислала только одну открытку и задаешься! Выслушай мои искренние советы и попытайся поступать сообразно им. Во-первых, на Рождество во всей Москве не останется ни одного знакомого, все едут домой (все тоскуют и проклинают остаток дней, умещающийся, но отделяющий время до 5—10 декабря, когда начнут выдавать отпуска). Во-вторых, все театры забиты желающими попасть в них на Рождество. Билеты начнут продавать числа 15-го, к этому времени в Москве будет столько же майкопцев, сколько в Париже. На Пасху все мы будем здесь. На Пасху сюда приедет музыкальная драма. На Пасху Шаляпин будет в Москве и прочее, и прочее. Мы (майкопцы) настойчиво просим тебя приехать на Пасху. Заутреня в Кремле — это сюжет, достойный кисти Шильниковского. Я (между прочим) очень, как никогда (если не считать предыдущей, т. е. пред-пред-предыдущего, самого первого приезда сюда) тоскую и, главное, о, тоска, о, слезы (которые при сем прилагаются) (все письмо разрисовано капающими на лист слезами. — Е. Б. ) тоскую о Майкопе. Я надеялся, если кто-нибудь меня пригласит (это вовсе даже не намек) побывать в Майкопе. Этак на неделю. Ну, не надо.

Я, кажется, хорошо вел себя летом? Я не помню, чтобы мы ссорились особенно. А если ссорились, то выругай меня, только поскорей, и, ругаясь, опиши майкопскую жизнь вообще. (Кстати, пришли мне бандеролью несколько номеров «Майкопского эха» с отделом «Местная жизнь». Очень прошу.) За Майкоп сейчас я бы отдал полцарства, все царство, Брехаловку только себе. Ужасно хочется видеть вас, Соловьевых, и провести время в зале, у рояля, даже с риском быть придавленным подушкой и защекоченным насмерть. Что имеем, не храним, потерявши, плачем. Всегда особенно хочется в Майкоп, когда нельзя, а когда в Майкопе, хочется уехать. Впрочем, насчет последнего вру.

Ты знаешь, конечно, от Лёли, что Матвей Поспелов живет теперь со мной и Левкой. Живем дружно, пока не ссоримся ещё. Хозяйка у нас антик. Льстива до слез. Увидела у меня на подбородке прыщик и говорит: «Как вам идет эта родинка, Евгений Львович». Я сделал вид, что это действительно родинка и убежал смеяться к себе в комнату. Она все добивалась узнать, не еврей ли я, и узнав истину, останавливает дочку, когда она громит жидов басом. Дочке около тридцати. Вес неприличный. Ходит дочка целый день в капотике, с открытой шейкой. Капотик коротенький, и поэтому мы наверное знаем, что у дочки голубые чулки, и одна подвязка безнадежно потеряна, ибо на правой ноге чулок регулярно болтается весь в морщинах у самого башмака. Башмаки серые от жажды ваксы и расстегнуты. Дочка кричит всегда басом и всегда сердится. Сейчас я слышу, она орет матери: «Я не отрицаю, что самоеды не моются». Вообще она талант. Когда я достигну её веса, то всякий сможет сказать, глядя на меня: «Вот зарабатывает, должно быть, обжора». На днях она влетела в комнату, и у нас произошел такой диалог.

— Простите, я по делу влетела. У вас есть отец и мать? То есть есть, конечно. Я хотела сказать — живы?

— Да.

— Так живы? А то один идиот говорит, что у кого там если мать умерла или отец, так какой-то дурак купец дешево комнату сдает. Живы, значит?

— Живы, живы.

— Очень жалко, до свидания.

Я ужасно испугался…

В университете я бываю (именно — бываю), но до Рождества экзаменов сдавать не буду. То-то и оно…

Слушай. Я кончаю письмо, ибо пора идти обедать. Я только в том случае буду сохранять дружеские отношения с тобой, уважаемая держава, если ты немедленно ответишь мне на это письмо. Вспомни, как аккуратно я отвечал тебе в первый год своей жизни здесь. Вспомни — и учись. Ты даже не поздравила меня с днём рождения! А я — я послал тебе коробку конфет. Немедленно поздравь (лучше поздно, чем никогда) и напиши, хороши ли конфеты. Вообще пиши, пожалуйста. Лёле напишу, сейчас тянут обедать. Мой адрес просто Филипповский переулок. Без «Арбат». Это лишнее. Ну, au revoir.

Е. Шварц.»

Лекции снова не особенно привлекали Женю. Москва по-прежнему не нравилась. Он снова тосковал по Майкопу и друзьям и напрашивался туда в гости на рождественские каникулы.

Его пригласят. И это будет последний наезд Евгения Шварца в Майкоп — «родину его души». Больше уже он этот город не увидит никогда. Если только во сне. Так уж сложится судьба.

— Уезжал я из Майкопа на рассвете. Чуть морозило. Город казался мне синеватым. Проехал я мимо армянской церкви, мимо длинного белого дома Оськиных. Мне казалось смутно (я не любил верить печальным предчувствиям), что в Майкоп не вернуться мне больше. Так и вышло, я не был в Майкопе с тех пор, а если и поеду когда-нибудь, то увижу совсем другой город. Даже аллеи в городском саду обвалились, подмытые рекой. Так я увидел в последний раз Майкоп.