Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Конец 20-х оказался для Владимира Владимировича очень и очень труден. Упразднивший и «ЛЕФ», и «Новый ЛЕФ», и «РЕФ», то бишь свернувший наступление по всем фронтам, расставшись со многими соратниками и полагая, что тем самым покончил с групповщиной, уже во время выставки Маяковский вступил в РАПП, по сути дела тоже группу, но ещё более далёких от него пролетарских писателей. Принять приняли, а нападки свои на него и не думали прекращать. Были уверены, что примкнул из страха перед ними, рапповцами, наводившими ужас на всю тогдашнюю литературу и с особым рвением терроризирующими всё талантливое.

Саднила, мучила поэта и совсем недавно пережитая личная драма. Осенью 1928-го в Париже он познакомился с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, под стать ему – высокой и красивой: «Ты одна мне ростом вровень». Весной 1929-го, когда они увиделись в последний раз, ей было 22. Маяковский предложил девушке вернуться в Россию, выйти за него замуж, о чём написал и в стихах, обращённых к ней:

Не пошла. Не захотела. А в октябре поэт получил письмо, из которого узнал, что Татьяна вышла за другого… Ничего. Пережил. И даже испытал новое увлечение – опять же 22-летней актрисой МХАТа Вероникой Полонской, которое, казалось бы, должно исцелить от этой трудно заживающей душевной раны. Тем более что Полонская, похоже, отвечает ему взаимностью. Они встречаются, чуть ли не каждый день. Единственное препятствие к полному счастью – она замужем за актёром, причём, того же театра, Михаилом Яншиным, и отнюдь не желает оставить своего супруга.

Снова – жена на двоих? Такое с ним уже было. Впрочем, он всё ещё находится под властью этой роковой для него женщины – Лили Юрьевны Брик. Более того, она и её муж проживают с Маяковским в его четырёхкомнатной квартире в Гендрековом переулке. Правда, его любовь с Лилей Юрьевной в прошлом. Для неё в прошлом. А для него? И для него – так она ему внушила, так потребовала. А на самом деле – эту красивую властную женщину он всё ещё любит. До безумия. И уже пытался покончить с собой выстрелом в сердце. Осечка спасла.

Да и не сама ли Лиля Юрьевна позаботилась подыскать замену себе и Татьяне Яковлевой? По крайней мере, с Полонской познакомили поэта именно Брики. На бегах. И тут же не преминул Осип Максимович подпустить яду. Глядя вслед удаляющемуся Владимиру Владимировичу, дружелюбно заметил стоявшим подле женщинам: «Обратите внимание, какое несоответствие фигуры у Володи: он такой большой – на коротких ногах». Думается, что подобной наблюдательностью по отношению к поэту Осип Максимович и прежде того потчевал свою супругу.

А отказ актрисы порвать с Яншиным и соединиться с Маяковским не был ли опять-таки продиктован Лилией Юрьевной, с которою Вероника всегда и обо всём советовалась и которой подчинялась беспрекословно? И в самом деле, брак Владимира Владимировича с Полонской мог нарушить уже существующую «семейную идиллию» в Гендрековом переулке. Ведь поэт уже имел «семью» – Бриков, живущих у него на содержании.

И неплохо живущих, если судить хотя бы по «автомобильчику», привезённому Маяковским из-за рубежа для его повелительницы. (Вот ведь и в просьбе своей сумела нужный суффикс употребить, чтобы не быть слишком обязанной.) А регулярное посещение бегов, ужины в ресторанах, частые поездки за границу?!

Брикам, разумеется, не составило бы труда подыскать на сердечную вакансию Владимира Владимировича какую-нибудь другую, скажем, незамужнюю женщину. Но тогда бы появилась реальная угроза их «семейному благополучию». Девица, обосновавшаяся в сердце Маяковского, могла бы устремиться и в его квартиру, тем самым положив конец их приятному иждивенчеству.

Впрочем, был момент, когда Брики помышляли отпустить Владимира Владимировича и оставить в покое. Лето 1922 года. «Семье», вечно нуждающейся в хорошей жизни на хорошие деньги, забрезжил новый кормилец – Александр Михайлович Краснощёков, председатель Промбанка и заместитель наркомфина. Вот уж кто сумел бы чудно обеспечить Бриков, если бы сам в 1923-м не перешёл на казённые харчи. Естественно, по причине растраты казённых денег. Получилось, что «полюбившая» его Лиля Юрьевна только время зря потратила. И двухмесячный отпуск у Маяковского «для испытания чувств» выпросила тоже, выходит, зря…

Не 15 ли годков из 20 юбилейных горбатил на «семью» редкостно трудолюбивый поэт? Не 15 ли годков полнейшего рабства, какого не знали и негры на американских плантациях? Так Брики ещё и наследниками его умудрились стать, почему иждивенчество их продолжилось и после смерти поэта…

Некоторые из литературоведов утверждают, что отношения в этой тройственной «семье» в заключительную пору были чисто дружеские. И это при полной сексуальной свободе и распущенности нравов? Как бы ни так! Скорее всего, Лиля Юрьевна время от времени снисходила до близости с влюблённым в неё Маяковским, точно так же, как до близости с ней время от времени снисходил Осип Максимович. Тем и перебивались.

Но вот чего в этой «семье» действительно не было, так это взаимной любви. Сие обстоятельство и являлось её цементирующей основой, освобождая каждого от возможной ревности. Счастливые любовные романы дружная троица имела только на стороне. А верховодил в «семье», похоже, Осип Максимович и по той простой причине, что никого тут не любил.

Рвущийся к чему-то иному, более чистому и нормальному, Маяковский, конечно же, страдал. Вероятно, поэтому, однажды и сделал своей жестокой, безответной любви подарок с обидным намёком, смысл которого, кажется, не поняли: ни сама Лиля Юрьевна, ни дотошные литературоведы. А всё по причине слабого пространственного воображения.

Хитроумный секрет подарка заключался в следующем: по внутренней поверхности кольца, поднесённого поэтом, были выгравированы инициалы его возлюбленной «Л.Ю.Б.» Общее мнение и мнение самой Лили Юрьевны сошлись на том, что, если читать эту гравировку по кругу, надпись превращается в бесконечное «люблю…».

Если бы Лиля Юрьевна была зорче и проницательнее, то могла бы и запустить этим чрезвычайно оскорбительным для неё кольцом в лицо Маяковскому. И уж точно, не повесила бы такой вот «обличительный документ» на цепочку, чтобы показывать всем и каждому.

У нас же есть возможность отнестись к прочтению монограммы несколько внимательнее, чем это делалось до сих пор, и убедиться, что указанные буквы действительно разворачиваются в бесконечное признание в любви, только с небольшим уточнением: «ЛЮБЛЮ Б. ЛЮБЛЮ Б. ЛЮБЛЮ Б…» И окажется, что бесконечность эта обращена отнюдь не к самому предмету страсти, а к нам, свидетелям любовной трагедии поэта, легко выводимой из его давней строчки: «а я и не знаю, где ты и с кем». Впрочем, гравировка выражала ещё и робкую надежду Владимира Владимировича, что он всё-таки, хоть самую малость, «ЛЮБ» этой на редкость волевой и амбициозной женщине.