Андрей Воронцов - Шолохов

— Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, а после нее уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться… Я работал на паровозе, помощником машиниста. В пути, глядя из окошка, я часто вспоминал стихи из детского чтения:

Эти стихи напоминали мне уют, скромность и теплоту моей родины — и от них я больше любил уже любимое… Чтобы что-нибудь полюбить, я всегда должен был сначала найти какой-нибудь темный путь для сердца, к влекущему меня явлению, а мысль шла уже вослед. Паровоз странным образом увозил меня то в прошлое, то в будущее. Далекий огонек гас, оставалась лишь ночь снаружи и безумство бушующего в топке огня внутри, и тогда вспоминал я расхожую фразу, что революция — паровоз истории. Огонек был для меня ощущением родины. Летящий, кричащий в ночи паровоз стал ощущением революции.

Андрей умолк (или прервалась их чудесным образом установившаяся мысленная связь), а Михаил, вспомнив свое, видел себя в степи по пути в Миллерово, огонь костра, выхватывающий из темноты обветренные лица попутчиков, блестящий глаз лошади, несущиеся по темному небу облака, нахмуренный силуэт кургана, перекати-поле, выскочившее на огонь из темноты и внезапно, как живое, резко отпрыгнувшее в сторону перед готовым лизнуть его языком пламени… Это было его родиной.

Они долго еще бродили с Андреем по Москве, почти не разговаривая, вышли Сивцевым Вражком и Арбатом к Смоленской площади, к детским местам Михаила, и здесь он предложил зайти на Плющиху к Александру Павловичу, с которым давно хотел познакомить Платонова.

У Ермоловых они застали гостя, сухощавого стройного человека средних лет в темном костюме, в белоснежной сорочке с вышедшим из моды стоячим воротничком, украшенным галстуком-бабочкой. При виде новых гостей он предупредительно встал, коротко поклонившись, из чего безошибочно можно было заключить, что он либо бывший офицер, либо еще какой-нибудь «бывший». Моложавое лицо его показалось удивительно знакомым Михаилу — не вообще знакомым, а так, как бывает, когда вертится на языке полузабытое слово, кажется, вот-вот вспомнится, а все не вспоминается. Надо сказать, что гость, слегка подвыпивший, судя по красным пятнам на скулах, тоже смотрел на Михаила с тем же напряженным выражением в области бровей, которое свойственно припоминающему что-то человеку. Хотя, быть может, его, повадками смахивающего на «контру», просто насторожил полувоенный наряд Шолохова и Платонова, обычный в ту пору для коммунистов и комсомольцев.

— Я так рад, — торжественно произнес Александр Павлович, — что вы, Миша, зашли с товарищем именно теперь, и я имею честь познакомить вас с прекрасным русским писателем Михаилом Афанасьевичем Булгаковым…

Булгаков? Это имя в последнее время было на слуху, но оно, как ни странно, не подсказало Михаилу, где он видел этого человека. С писателем Булгаковым он точно не был знаком, фотографий его никогда не видел и даже произведений Булгакова, кроме каких-то фельетонов в «Гудке», не читал. Прославился он публикациями в единственных в ту пору частных, так называемых сменовеховских изданиях — газете «Накануне», журнале «Россия», которые Михаил не покупал из-за их дороговизны. Ермолов же, горячий сторонник сменовеховского движения, способного, на его взгляд, развернуть большевистскую власть лицом к национальным ценностям России, выписывал, не считаясь со средствами, «Накануне» и покупал нерегулярно выходящую «Россию», был лично знаком со многими вернувшимися из эмиграции сменовеховцами — графом Алексеем Толстым, Ключниковым, Устряловым, Бобрищевым-Пушкиным, Василевским-Не-Буквой, а теперь вот привел Булгакова.

— … Михаил Афанасьевич, — продолжал Ермолов, — как вам, конечно, известно, автор выдающегося романа «Белая гвардия», публикация которого еще не закончена в «России»…

— И, видимо, никогда закончена не будет… — бухнул, как в большой похоронный барабан, Булгаков.

В голове Михаила прояснилось. Название «Белая гвардия» оказалось тем заветным ключом, что отворил дверь в его памяти. Радуясь, что освободился от томительного процесса припоминания, он брякнул с ходу:

— Я вас узнал, товарищ Булгаков! Вы — доктор, который вместе с деникинцами стоял у нас в хате на хуторе Плешакове!

В глазах у Булгакова зажглись огоньки, рот от неожиданности полуоткрылся. Без всяких сомнений, он его тоже узнал. Потом Булгаков нахмурился. Михаил понял, что, сам того не желая, выдал его. И о деникинцах, и тем более об отрубленной голове комиссара этот человек едва ли хотел вспоминать. Конечно, не он его обезглавливал, но офицер, с которым он служил в одной армии.

Александр Павлович с удивлением поглядывал на них.

— Какой доктор? Какие деникинцы? — не понимал он.

— Нет, вы не подумайте, что я… могу донести… — залепетал Михаил. — Мой товарищ тоже… не станет…

Тут вмешался молчавший до сего времени Платонов.

— В чем дело? Вы — белый офицер? — со свойственной ему, как и Михаилу, прямотой обратился он к Булгакову. — И вас не расстреляли? Так что ж — живите теперь. Человек должен жить, а не лежать в могиле.

Булгаков тем временем пришел в себя, сухо улыбнулся Платонову.

— Благодарю вас, — сказал он с легким поклоном. — Ваша мысль насчет могилы необычайно остра. Тем не менее я считаю необходимым внести ясность: кадровым белым офицером я никогда не был, я был военным врачом, мобилизованным Деникиным. Теперь и я вас припомнил, — повернулся он к Михаилу. — Вы тот юноша, которому стало плохо… — Булгаков сделал паузу, Михаил же торопливо, понимая, как тому не хочется продолжать, сказал:

— Да, и вы мне дали нашатырю. Помнится, с вами был еще подпоручик, который хорошо говорил о законе возмездия на войне.

Булгаков кивнул и взглянул в глаза Михаилу с явной благодарностью. Александр Павлович только разводил руками:

— Вот уж поистине — гора с горой не сходится… А ведь Миша, Михал Афанасьич, не только тезка ваш, он, представьте, тоже писатель, у него книжка выходит. Вы, может быть, слышали — Шолохов?

— Как же — слышал.

По выражению его лица Михаил угадал, что Булгаков, как и он сам, разве что слышал о нем, но едва ли что-нибудь читал. Примерно так же Булгаков и хозяин дома отреагировали, когда Михаил представил им, в свою очередь, Андрея. Тогда это еще показалось ему неким нелепым, комичным совпадением, лишь впоследствии он понял, что современные писатели вообще редко читают друг друга.

Сели за стол, в уютный круг света от шелкового абажура. Александр Павлович налил Михаилу и Андрею водки из графинчика, придвинул закуски. Выпили за удивительную встречу Шолохова и Булгакова.