Александр Костин - Тайна болезни и смерти Пушкина

– А вот это что за знак?

– Как тебя зовут?

– Саша. Александр Александрович Пушкин.

В двери уже показалась вторая любопытная мальчишечья физиономия.

– А тебя?

– Гриша.

Наталья Николаевна не знала, что сказать сыновьям, но Ланской подозвал их к себе и принялся объяснять знаки отличия на своей форме. Вопросы, которые задавал старший, ему очень понравились:

– Намерен стать военным?

Тот важно и коротко кивнул:

– Да.

– А ты?

– И я, – так же важно подтвердил Гриша.

Снова пошел «мужской» разговор о военной службе, о преимуществах одного полка перед другим. Саша, как старший и почти взрослый, снисходительно смотрел на младшего, прощая, что тот пока не уразумел, насколько конный полк лучше любого другого.

Подали чай, Ланской попросил разрешения мальчикам остаться за столом. Наталья Николаевна с улыбкой разрешила. Так с ее детьми еще никто не разговаривал, Ланской держался с ними точно со взрослыми, которые просто не все знают и понимают. Мальчишки смотрели ему в рот блестящими, почти влюбленными глазами и старались не пропустить ни слова.

Но теперь возмутилась Маша:

– А мы?!

– Идите сюда и вы…

Девочки сели рядом с матерью, тоже внимательно слушали, хотя разговор о предстоящих маневрах был им совершенно неинтересен. Просто в доме, где гости бывали крайне редко, появился новый человек, и он разговаривал с Сашей и Гришей, а не просто гладил их по головке, как делали другие. Это был необычный гость.

– Петр Петрович, а у вас есть дети?

Почему-то этот вопрос смутил гостя.

– Нет, я даже не женат…

– Извините за бестактный вопрос…

– Ну почему же бестактный? Откуда вы могли знать о моем семейном положении?

– Мальчики совсем вас замучили?

– Нет, мне интересно с ними общаться.

Потом еще долго говорили об Иване Николаевиче, о том, как служится в полку, как часто приходится уезжать в разные командировки…

Когда пришло время уходить, Ланской почувствовал, что ему очень хочется вернуться в этот скромный дом еще, чтобы вот так посидеть за небогатым столом, рассказывая любопытным мальчишкам о службе, слышать мягкий смех их матери, ощущать теплоту домашнего очага…

Вернувшись в казарму, он, пожалуй, впервые по-настоящему ощутил разницу между ней и домом.

– Ты где был? Откуда вернулся такой мечтательный? Небось красотка попалась загляденье? – Приятель заметил странное состояние Ланского.

Тот усмехнулся:

– Был у вдовы Пушкина.

Приятель даже присвистнул:

– Эк тебя занесло… А правда говорят, что она первая красавица Петербурга? Ну, была?

– Красавица? – Петр Петрович даже задумался. А ведь и правда, он побывал у самой красивой женщины Петербурга, Наталья Николаевна повзрослела, но красоты не растеряла, а он и не подумал об этом. – Красавица, только больше душевная…

– Что, некрасивая, что ли?

– Да нет же! Красива, очень красива! Только когда с ней говоришь, то про красоту забываешь.

– А ты о чем говорил?

– Я больше с ее сыновьями, любопытные мальчишки, все расспрашивали о знаках отличия и про маневры… Надо позвать их, чтобы посмотрели сами.

– Это не сыновья Пушкина ли?

– Чьи сыновья могут быть у вдовы Пушкина?

– Так ты для чего к ней ходил?

– Ее брат передал подарок, просил занести, я занес.

– Вот повезло! Кто бы меня попросил передать поцелуй красавице?

Ланской рассмеялся:

– Поцелуя как раз и не передавали. Зато чаем напоили и разговорами развлекли тоже. А еще приглашали заходить почаще».

Согласимся, что во взаимоотношениях между Натальей Николаевной и П.П. Ланским, ощущается наличие какой-то тайны, которую с легкой руки их дочери А.П. Араповой, все пишущие на эту тему стараются вольно, а скорее невольно, скрыть, вернее, не замечать.

Однако, оставим пока наедине влюбленную пару и возвратимся к началу ноября 1836 года. Здесь мы подошли вплотную к раскрытию смой жгучей тайны Натальи Николаевны, которую она унесла с собой в могилу, скорее всего еще раз покаявшись и исповедовавшись за свой смертный грех, теперь уже на смертном одре (умерла Наталья Николаевна 26 ноября 1863 года).

Нарастающие как снежный ком долги медленно, но верно ввергали семью Пушкиных в нищету. Как мы уже отмечали выше, Наталья Николаевна обращается к брату Дмитрию за помощью, поскольку наступали столь тяжкие времена, «…что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом» (июль 1836 года). Короче говоря, чтобы накормить семью, приходится закладывать у ростовщика А.П. Шишкина ценные (и не очень) предметы домашней утвари или одежды. Первого февраля 1836 года под заклад белой турецкой шали Натальи Николаевны Пушкин получил у Шишкина 1250 рублей, а немногим меньше года назад 1 апреля 1835 года под залог восточного жемчуга и столового серебра берет ссуду в 3550 рублей. 13 марта под заклад часов «брегет» и серебренного кофейника получает у Шишкина 630 рублей, а 25 ноября 1836 года под залог черной турецкой шали берет 1250 рублей.

И эта унизительная для гения земли русской операция по закладу имущества продолжалась практически до самой смерти поэта. За три дня до дуэли – 24 января 1837 года Пушкин под заклад столового серебра Гончаровых получил у Шишкина 2200 рублей. Всего за период с первого апреля 1835 по 24 января 1837 года Пушкин получил у А.П. Шишкина под залог двух турецких шалей, трех ниток ориентального жемчуга и разных серебренных вещей 15960 рублей [204].

Дальше так жить становилось физически невозможно. Пушкин ждет только повода, чтобы через смертельную дуэль уйти из жизни, оставив на попечение государя свою разросшуюся семью.

В отчаянии Пушкин пишет свое знаменитое стихотворение: «О бедность! Затвердил я наконец…», которое, как нельзя лучше отражает состояние мятущейся души поэта, ищущей «выхода» из безвыходного положения:

Понятно, что между героем драмы «Сокол» английского поэта Барри Корнуэла Федериго и Пушкиным лежит далеко не идентичная жизненная коллизия, описанная Корнуэлом, но без сочувствия этому герою, который озвучил те же настроения, которые терзали Пушкина, вынужденного для содержания семьи закладывать необходимые по жизни вещи, такой перевод вряд ли состоялся бы и не получил бы такого трагического звучания.

И Наталья Николаевна, скорее всего с подсказки или по совету Идалии Григорьевны Полетики, решила дать этот повод своему мужу. И. Полетика, смертельно ненавидя Пушкина, просто не могла не участвовать в «разработке» этой мистификации. Причина ее лютой ненависти к поэту и по сей день остается тайной за семью печатями. Еще в конце 1833 года их отношения были весьма дружескими, о чем можно судить из содержания письма Пушкина к жене из Болдина в Петербург от 30 октября 1833 года: «…Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают…» Выходит, что в письме Натали к Пушкину, на которое он отвечает, Полетика шлет ему поцелуй, что недвусмысленно говорит о том, что Пушкин был ей небезразличен, как мужчина.