Серена Витале - Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина

Дантес был в голландском посольстве, все еще потрясенный, не в состоянии решить, что ему делать в водовороте событий, случившихся в его отсутствие и без его ведома. Клементий Россет пришел навестить его днем 7 ноября. Дантес объявил, что будет в распоряжении поэта в конце двухнедельной отсрочки. Он переговорил со своим приемным отцом, объяснив, что хотя он полностью доверяет его мудрости и опыту и, как всегда, последует его совету, все зашло слишком далеко: долг чести требовал пойти к Пушкину и принять вызов лично, выяснив его причины, что было его неотъемлемым правом. В принципе, он готов сделать это уже сегодня вечером. Геккерену было трудно остановить его. Он упрекнул сына в том, что тот позволил увлечь себя легкомыслию, которое и так уже вызвало серьезные проблемы. Но он также попытался смягчить ситуацию, признав, что понимает Жоржа, и пообещав, что передаст Пушкину его просьбу о встрече либо через мадемуазель Загряжскую, либо через Жуковского.

В этой истории я не могу быть ни всеведущим рассказчиком, ни терпеливым хранителем музейных экспонатов, внимательно изучающим мозаику, составленную из мелких кусочков, и анализирующим немногие сохранившиеся документы – связки писем, короткие фрагменты мемуаров, лаконичные и часто непонятные заметки, сделанные Жуковским вскоре после события, чтобы воссоздать все детали и оттенки картины, давно потемневшей от времени. Следует руководствоваться логикой и близким знакомством с главными героями, завоеванным в непростом и долгом исследовании. И все же, как и любого добросовестного работника, часто охватывает сомнение. Действительно ли Дантес узнал о вызове только днем 6 ноября? Я верю Жуковскому, но не могу представить себе, чтобы он наивно пошел на поводу у Геккерена. Действительно ли Пушкин послал Дантесу второй вызов? Противоречивые свидетельства можно привести в соответствие, только согласившись с этим. Согласно Вяземскому, вызов был передан Иваном Гончаровым; согласно Данзасу, это был Клементий Россет. Конечно, Вяземский мог ошибаться, но и другие обстоятельства подтверждают наличие второго послания. 9 ноября 1836 года Жуковский ссылался на «первый вызов» Пушкина (следовательно, имелся второй), который так и не попал в руки Дантеса (предполагается, что он был написан); Соллогуб, со своей стороны, вспоминает, что видел вызов Пушкина в руках у секунданта Дантеса, но на суде Дантес показал, что он получил «cartel verbale» (устный вызов), и сам Пушкин писал Бенкендорфу: «Je le fis dire amonsieur d’Anthns» («Я поручил сказать господину Дантесу»). Другие многочисленные детали туманны, не совпадают или совершенно противоречат друг другу. Дьявольская, неразрешимая загадка!

Утром 8 ноября барон Геккерен повторил госпоже Загряжской то, что он уже говорил Жуковскому: он больше не будет преградой для любви своего сына к Екатерине Гончаровой и препятствовать их браку, но сначала нужно благородно решить вопрос с вызовом. В настоящий момент честная, чистосердечная встреча между противниками кажется допустимой, даже желательной. Но пославший вызов, повторил он (опять надеясь как раз на обратное), ничего не должен знать о матримониальных намерениях его сына. Тем временем Жуковский разговаривал с Пушкиным. Найдя его немного спокойнее, он воспользовался возможностью призвать поэта к благоразумию. Он напомнил ему о его собственном флирте, о ревности Натальи Николаевны, о пролитых ею слезах из-за женщин, за которыми он довольно откровенно ухаживал (допуская, что дело не шло дальше ухаживаний), о некрасивых слухах о его взаимоотношениях со свояченицей Александриной. Поскольку сам Пушкин не был идеальным примером для своей юной жены, не искушенной в светской жизни, он должен простить ей то, что она не смогла должным образом остановить ухаживаний Дантеса. У него нет никакого права осуждать ее. Анонимные письма, сказал Жуковский, были порочным, вульгарным лицом Немезиды. Пушкин заплакал.

Этим вечером Пушкин принес три «диплома», имевшихся в его распоряжении, бывшему лицейскому приятелю Михаилу Яковлеву, который теперь заведовал типографией Второго отделения императорской канцелярии. Яковлев изучил их опытным глазом. Они были написаны на прекрасной бумаге, несомненно иностранной, поскольку бумага такого качества не выпускалась в России. Таможня налагала на такие товары высокую пошлину, что означало, сказал он, думая вслух, что она была из посольства. В эту ночь Пушкин мучился бессонницей, так как он тоже сражался с дьявольской загадкой, части которой, казалось, в конце концов, встали на свои места, раскрыв чудовищный план.

9 ноября неутомимый Жуковский возобновил свою терпеливую работу миротворца, вновь встретившись с бароном Геккереном, который теперь предложил ему новые «откровения»: кажется, любовная связь между его сыном и Екатериной Гончаровой, к сожалению, преступила границы приличия. Опечаленный этой вестью, Жуковский почувствовал, что они больше не могут ограничиться неформальными переговорами. В этот момент пришел освободившийся от службы Дантес. Он и его приемный отец вступили в жаркую дискуссию, настоящую перепалку в присутствии Жуковского. После очередной бессонной ночи, проведенной во взвешивании фактов и обдумывании своего будущего, Дантес внезапно понял, что он рисковал стать посмешищем: рано или поздно слух о вызове на поединок просочится, весь Петербург будет потешаться над ним, в полку его обвинят в трусости и, возможно, лишат звания. Теперь он мечтал о дуэли, он ненавидел Пушкина и был уверен, что убьет его. Ему было все равно, посадят ли его в тюрьму, разжалуют или сошлют на Кавказ. Ему было невыносимо стоять в стороне, в то время как другие играли его судьбой и добрым именем, как бы ни были благородны их намерения. Геккерен, в свою очередь, повысив голос, спросил Дантеса, не вылетело ли у того из головы, что своей судьбой и самим именем он обязан ему и только ему одному. Посланник категорически запретил ему проявлять какую-либо инициативу; все усмотрение должно быть предоставлено Геккерену. Настаивая на своих предложениях по примирению (не только между Пушкиным и Дантесом, но теперь и между Дантесом и его приемным отцом), Жуковский попросил у барона письмо, формально предоставляющее ему полномочия для переговоров.

Геккерен – Жуковскому,

9 ноября 1836 года

«Как вам известно, милостивый государь, все происшедшее по сей день совершилось через вмешательство третьих лиц. Мой сын получил вызов; принятие вызова было его первой обязанностью, но, по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали. Свидание представляется мне необходимым, обязательным, – свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам, которое сумело бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия и сумело бы оценить реальное основание подозрений, послуживших поводом к этому делу».