Серена Витале - Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина

Брак, в котором сомневался весь Петербург (включая невесту, которую мучили ночные кошмары), был заключен 10 января 1837 года фактически дважды: сначала в католической церкви, потом по православному обряду. «Граф и графиня Строгановы, дядя и тетя невесты, были ее посажеными отцом и матерью… Князь и княгиня ди Бутера – свидетелями». Православный священник Николай Райковский в Исаакиевской церкви записал возраст Екатерины Гончаровой – двадцать шесть лет; на самом деле в то время ей было двадцать девять – она была почти на четыре года старше своего жениха. Повинуясь приказу своего мужа, который не присутствовал ни на одной церемонии, Наталья Николаевна сразу возвратилась домой, не оставшись на ужин. Пушкин много потерял в тот день, поскольку Соллогуб был далеко не единственным, кто принял его пари, что свадьба не состоится.

Голландский посланник жаждал достигнуть хотя бы формального примирения между Дантесом и Пушкиным, частично для соблюдения приличий, частично стараясь, чтобы предыстория этого брака, о котором так много говорили, могла наконец погрузиться в забвение; возможно, также и потому, что был наслышан из конфиденциальных источников, будто царь был более всего разгневан из-за поединка, который, славу богу, удалось предотвратить. Сразу после свадьбы Дантес написал Пушкину, как настаивал на том его приемный отец. Теперь, когда все улажено, писал он, пришло время забыть прошлое. Пушкин не ответил. 14 января граф Григорий Александрович Строганов устроил праздничный обед в честь новобрачных. Последняя перемена блюд и превосходные вина привели барона Геккерена в несколько экспансивное настроение, и он подошел к Пушкину. Со всей любезностью, на которую он только был способен, и улыбаясь так открыто, как только мог, он выразил надежду, что отношение Пушкина к его сыну теперь изменится и что впредь, как он надеется, они будут общаться по-родственному. Пушкин кратко ответил, что и впредь он не будет иметь ничего общего с Дантесом.

Несмотря на все это, Дантес вместе с женой нанес визит семье Пушкиных. И не был принят. Тогда он написал своему родственнику во второй раз. Пушкин отнес это письмо, не озаботившись его распечатать, Екатерине Загряжской, намереваясь просить возвратить его отправителю. Но когда Пушкин случайно столкнулся с посланником в апартаментах тетушки Натали, он потребовал, чтобы тот вернул письмо своему сыну, заявив, что не желает читать того, что пишет Дантес, и даже слышать его имени. Сделав большое усилие, чтобы сохранить контроль над своими чувствами, Геккерен возразил, что не может принять письмо, не им написанное и не ему адресованное, после чего Пушкин швырнул ему письмо в лицо с криком: «Ты возьмешь его, негодяй!» Посланник встретил это оскорбление молча. Но по прошествии времени стал жаловаться публично на человека, поступившего подобно дикарю, достойному своих африканских корней, на этого неистового Отелло, не способного сдерживать свои чувства.

26 февраля 1837 года Жорж Дантес вынужден был писать длинное письмо полковнику Бреверну, председателю военного суда, который расследовал дело о дуэли. Стремясь приуменьшить собственную виновность с юридической точки зрения и продемонстрировать, что он не имел иного выбора, кроме как драться на дуэли, кавалергард перечислил многочисленные провокации со стороны Пушкина:

«…при madame Валуевой он говорил моей жене: «Берегитесь. Вы знаете, что я зол и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастье, когда хочу»… Со дня моей женитьбы, каждый раз когда он видел мою жену в обществе madame Пушкиной, он садился рядом с ней и на замечания относительно этого, которое она ему однажды сделала, ответил: «это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе, и каковы у вас лица, когда вы разговариваете». Это случилось у французского посланника на балу за ужином в тот же самый вечер. Он воспользовался, когда я отошел, моментом, чтобы подойти к моей жене и предложить ей выпить за его здоровье. После отказа он повторил то же самое предложение, ответ был тот же. Тогда он, разъяренный, удалился, говоря ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастье». Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими. В конце концов он совершенно добился того, что его стали бояться все дамы; 16 января, на следующий день после бала, который был у княгини Вяземской, где он себя вел обычно по отношению к обеим этим дамам, madame Пушкина на замечание Валуева, как она позволяет обращаться с нею таким образом подобному человеку, ответила: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь». Того, что он ей сказал, я не знаю, потому что m-me Валуева передала мне начало разговора».

Дантес не сообщил полковнику Бреверну, как сам он вел себя с «обеими этими дамами». Впрочем, Жуковский знал кое-что об этом: «После свадьбы. Два лица [62]. Мрачность при ней. Веселость за ее спиной. Les révélations d’Alexandrine (Разоблачения Александрины). При тетке ласка с женой; при Александрине и других, кои могли бы рассказать, des brusqueries [63]. Дома же веселость и большое согласие». Другими словами, Дантес обращался с Екатериной нежно в присутствии ее тети и в собственном, скрытом от чужих глаз, доме, но резко и даже грубо в присутствии любого, кто мог бы сообщить о его словах и делах Натали. На светских приемах он был в своем обычном веселом и приподнятом настроении, но черная меланхолия омрачала его синие глаза даже при виде Натали. Это был его способ демонстрации того, что неослабевающая amour fou охватила его вновь – теперь, когда как родственник он мог видеть ее и быть близко к ней безнаказанно. Но комбинация косых взглядов и невежливых замечаний, меланхолии и бурного веселья – это тоже был способ показать всему свету, что он не трус, как Пушкин называл его налево и направо, что он не боится ревнивого мужа и даже намеренно дразнит его, с удовольствием принимая последствия своей неутолимой страсти. В то же время, по Вяземскому, Натали «опять очутилась почти в таких же отношениях с молодым Геккереном, как и до его свадьбы: тут не было ничего преступного, но было много непоследовательности и беспечности». Барон Геккерен почувствовал свежие уколы ревности и боялся новых осложнений; всякий раз при встрече с Натальей Николаевной он будет засыпать ее предупреждениями и советами, «отеческими увещеваниями», чтобы «разорвать смертные узы». Екатерина тоже страдала. Она разыгрывала безумное счастье в присутствии зрителей, но ее сестра Александрина разгадала ее тайную боль: «Она выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком умна, чтобы это показывать, и слишком самолюбива тоже».