Ольга Быкова - Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие

Все так! Но рядом с этими непривлекательными чертами есть в характере Пелагеи подлинное трудолюбие, стремление исполнить порученное ей дело как можно лучше. Ведь помимо всех хитростей и уловок она завоевала себе славу и самим качеством своего «хлебного воинства». Не зря тропа, протоптанная ею от дома к пекарне, получила свое название!

Паладьина межа – один итог жизни героини, другой – это Алька, в чьей душе диковинно разрослись отнюдь не лучшие материнские черты вроде готовности при случае пойти на сделку с совестью, а то, что было силой Пелагеи, захирело.

Непростая штука – жизнь и душа человеческая! Горько читать про то, как Пелагея блаженствует, разбирая свои наряды и отрезы. На что убито столько сил и стараний! – думаешь. Но еще горше и страшнее лаконичное упоминание, что после ее смерти два дня ушло у Альки на распродажу всего этого добра.

Писатель совсем не делает Альку чудовищем. В посвященной ей повести он с сожалением изображает, как треплет судьба эту «живую ветку амосовского дерева», как «эффектно» прибывает она, «процветающая» официантка, на побывку в родную «глухомань», как, охваченная запоздалым раскаянием и горем, решает совсем вернуться домой и как, к огорчению любителей благостных концовок, снова не выдерживает искушения легкой жизнью.

Почему так тяжело читать об этом? Потому что на наших глазах угасает крестьянская «династия»? Но ведь социально-экономические процессы повсеместно ведут к явному перемещению «центра тяжести» из села в город, и доля населения, занятого земледелием, заметно уменьшается во всех высокоразвитых промышленных странах. Так что смешно и противоестественно было бы требовать с каждого деревенского жителя этакую «подписку о невыезде».

Возвращаясь же к судьбе Альки, придется вспомнить другое изречение: «Нет, видно, не только поля лесеют, лесеет и человек».

В повести «Пелагея» Алька еще полна обаяния молодости, и недаром мать после стычки с нею умиленно думает: «Разве на кобылку молодую, когда та лягнет тебя, будешь долго сердиться? Ну, поворчишь, ну, шлепнешь даже, а через минуту-другую уже любуешься: бежит, ногами перебирает и солнце в боку несет».

В этих солнечных отблесках пока еще складываются и настораживающее желание девочки «везде ухватить кусок радости», и даже поразительное для Пелагеиной дочери отношение к работе и людям. Когда однажды Альке пришлось заменить мать в пекарне, хлеб у нее, по выражению Пелагеи, сиротой смотрел, и, что самое главное, она нисколько этим не огорчалась. «Исть захотят – слопают», – пренебрежительно отмахнулась она от материнских упреков.

В следующей повести – «Алька» – героиня вроде бы проникается запоздалым сознанием вины перед Пелагеей и нежностью к родным местам. Ее трогает встреченная в лесу берестяная посудинка, сделанная отцом, чтобы матери во время ягодной страды было из чего напиться. Кажется, не простой солнечный зайчик играет на мокрой бересте, а вечный отблеск тихой и самоотверженной любви, какой самой Альке не довелось – и вряд ли доведется – испытать. А пустынный материнский дом и жалобное мяуканье его единственного обитателя совсем вроде бы размягчают ее душу.

Но, увы, цена Алькиному раскаянию невелика. И настает день, когда она решает продать уже не материнские «тряпки», а сам дом, последнее, что еще связывало ее с родиной.

Остережемся утверждать, что Алька совсем не любит отчие края, но вспомним, как она сама, погостив у своей былой подруги и ее мужа-плотника, с завистью думает, что теперь знает, «какой запах у настоящей любви» – «запах свежей сосновой шепы и стружки...»

Такой деятельной любви к родным местам не дано самой Альке, но ею в избытке наделены многие другие герои Абрамова.

(По А. Туркову)

Никто, пожалуй, со времен Некрасова не писал так о русской крестьянке, как Ф. Абрамов. Никто так не понимал женского сердца, надорванного на работе, на долготерпении. Никто так не желал, чтоб страдания этого сердца были вознаграждены.

Короток век красы, короток и век любви. Женщина грубеет от жизни, становится похожей на мужчину. Работа мужская, груз на плечах мужской – и язык мужской, ухватки мужские. Называя Пелагею поэтом работы, Абрамов при этом добавляет: «и вместе с тем аскет».

Не от хорошей жизни стала Пелагея аскетом. Не от лучшей доли произошло это с другими героинями Абрамова. Сделала их такими не природа, а, как говорит в «Альке» Маня-большая, «епоха». Вспоминая мать, Алька думает: «А была ли счастлива мать? Неужели же испечь хороший хлеб – это и есть самая большая человеческая радость?»

Получается, что так. Для женщин Абрамова именно так. Для них труд, работа и есть дело их любви. Они страстотерпицы и великомученицы, но их мука и счастье неотделимы друг от друга.

Оторвали Пелагею от печи – и «выпала она из телеги». И жить ей нечем, остается только помереть. «На какое-то мгновение, – пишет Абрамов о последних минутах Пелагеи, – она потеряла сознание, а потом, когда пришла в себя, ей показалось, что она стоит у раскаленной печи на своей любимой пекарне, и жаркое пламя лижет ее желтое, иссохшее лицо».

В «Альке» Анисья, сестра Павла, вспоминает, как ходила Пелагея с Павлом в лес по ягоды и по грибы. И так возле каждого ручейка, где можно было напиться, оставлял ей Павел, на случай, если придет она сюда одна, берестяные коробочки. Чтоб не из рук пила, а из этих коробочек. Да еще мостки перебрасывал через ручьи, чтоб не замочила ног. Все чувства Пелагеи, по мнению Альки, ушли в работу, но вот нет ее, давно скрыла ее земля, а до дочери доносится сквозь шум ветвей «березовый шелест» – голос ее матери. То голос неизжитой любви Пелагеи.

Любила ли она и была ли любима?

Милентьевна, например, прямо говорит: «И по-нонешнему сказать, не любила я своего мужа...»

«По-нонешнему» – это по-Алькиному. Понятия Милентьевны о любви и понятия Альки о любви не совпадают. Для Альки любовь удовольствие, веселье, музыка, может, на худой конец, вечер танцев. Для Милентьевны – оброк и долг. А для Пелагеи – борьба за жизнь, за мужа, за дочь. Для нее любить Павла – значило выходить его, не дать умереть ему раньше времени, оттянуть эту смерть, заползшую в его сердце сразу после войны. А для того, чтоб спасти Павла, как-то продлить ему жизнь, – как делала это для своих близких Милентьевна, – надо было надрываться и дома и у печи.

Поэтому даже измену Павлу Пелагея не считала изменой. Потому что измены никакой не было, и сделала это она только для того, чтоб прокормить Павла.

Но все же и минуты нежности знали они с мужем. Минуты, когда, поднимаясь на угор от речки, встречала Пелагея мужа, поджидавшего ее. Как ни хвор, ни слаб был Павел, а всегда выходил ее встречать и со слезами на глазах принимал из ее рук хлеб и ведро с помоями. Старался облегчить ношу, хоть в конце пути до дому снять с ее плеч тяжесть.