Максим Капитановский - Все очень непросто

Каблуки, конечно, подбирались сочувствующими зрителями, а колготочность в брюках вечером восстанавливалось первым попавшимся салагой, и полностью реанимировался лихой дембельский облик.

Ничто и никто, даже товарищ майор Криворот, не может убить в человеке тягу к прекрасному.

Рэкс вообще-то крепко уважал себя за красноречие. Обычный вечер смеха — вечернее построение.

Стоим в полукаре (это как квадрат с тремя сторонами — четвертую-то дизентерия выкосила), Рэкс — в середине.

Ну, как водится первая шеренга — одни молодые, недавнего призыва воины, и хоть накурившиеся, но одеты по форме: в сапогах и воротнички застегнуты. Вторая — уже по полгодика прослужили: и стоят посвободнее и разхлыстаны поболе;

третья и четвертая — уже кое-кто без ремней и в кепках. Пятая и шестая — стоять, видимо, не могут, так, в трениках да в кедах, с транзисторами на травке Японию слушают. Рэкс неожиданно докладывает:

— Вы — не советские воины, вы — враги. Я таких в 42-ом своей рукой к стенке ставил.

— Вот дизентерия напало. А почему? Гигиены нету. Вам для чего в частях газеты выписывают, а?! По три-четыре газеты на взвод, а некоторые враги, которых я в 42-ом сами знаете, куда ставил, всё жопу пальцем вытереть норовят, а потом в рот тащат. — И ногой топнул два раза для убедительности.

— Я эти дела знаю. Мне этот палец в рот не клади! — И дальше в том же духе выступает.

Смешно, конечно, очень, но ничего, стоим, внимаем.

— Где дисциплина, я вас спрашиваю? Вот позавчера пошли два замудонца по самоволке в Козловку за водкой, я ее в 42-м… А как пошли?! Через танковый полигон, а там новые огнеметы испытывают. Вот убьют такого дурака, а он потом скажет: "Я не знал!.."

В это время к Рэксу со спины подходит здоровенная свинья, их много обжевавшихся конопли у нас шаталось, останавливается метрах в полутора, стоит, слушает зачарованно.

Свинья, надо сказать, отменная: пятак большой, глазки смышленые, хвостик витка три насчитывает.

Рыло-то разинула, с копытца на копытце переминается заинтересованно, по всему видать, очень ей по свинскому сердцу эта рэксова речь приходится.

Конечно, уже первые ряды волноваться начали, отдельные всхлипы раздаются, кое-где рыданья сдержанные.

Рэкс радуется: настоящее искусство всегда найдет дорогу к сердцу слушателя.

Тут к нашей свинье подходит здоровенный хряк — матерая ветчина, и, натурально, вступает с ней в половой свинский секс, воспетый в павильонах свиноводства.

Свинина покосилась недовольно: чего, мол, слушать мешаешь? — но ничего, похрюкивает. Ну, чистая свинья! В общем не очень сильно они этому делу предавались, лениво так, чтобы времени зря не терять.

Тут уже среди воинства закричал кто-то, тонко так, по-звериному; повалились некоторые, а кто до этого лежал, встали.

Рэкс, наконец, резко повернулся. Он и всегда-то лицом красен был, а тут вообще багровым сделался и дальше менял колер по принципу "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".

Сказать ничего не может, только тычет толстым пальцем в ближайшего сержанта, а другой рукой в сторону новобрачных удаляющие жесты делает.

Молодчага-сержант сразу понял. Подошел, печатая шаг, и как пихнет Джульетту в грудь сапожищем. Они, оскорбленные в своих худших чувствах, опешили, тогда сержант, решивший не останавливаться на достигнутом, нанес влюбленным такой прицельный "марадоновский" удар, что парочка вылетела с противоположного конца плаца на пять метров впереди собственного визга.

Рэкс дух перевел, вытер пот, говорит:

— Молодец!!! А сержант:

— Служу Советскому Союзу!!

Мне на гастролях часто снятся дорогие моему сердцу Пшикер, Хохол, Пионер, старшина Растак, Рэкс. И даже прапорщик Митрохин, которого я никогда не видел, но с которым убежала жена старлея Акишина, тоже, видимо, хорошего человека. Но видение двух военных свиней, наверняка уже жестоко съеденных, навевает неизъяснимую грусть. Тогда я наливаю стакан водки и пью за их светлую память.

1986 год. Наконец-то после стольких лет первая заграница. Польша.

Сначала несколько собеседований. Мы в костюмах и галстуках, начитавшись до одури последних газет и трясясь, как десятиклассники при поступлении в институт, по очереди сидим перед комиссией.

Бог знает из кого эта комиссия состояла: из активистов, ветеранов партии, фронтовиков, а иногда и просто примазавшихся бездельников.

Вопросы, вопросы: последняя речь Горбачева, положение на Ближнем Востоке — насколько я знаю, там положение всегда было напряженным — роль компартии в мировой тусовке.

Правильные ответы определяли вашу потенцию для поездки — а вдруг подойдут в Польше на улице и спросят:

— А какие союзники были у фашистской Германии во 2-й мировой войне?

А вы как раз и не знаете; или:

— В каком году состоялся съезд "победителей"? А вы говорите:

— Чего-то я не в курсе, — это ж какой позор! Любой поляк может вам тут же в морду плюнуть, и престиж нашей страны упадет донельзя.

Валера Ефремов и наша милая костюмерша Танечка ходили пересдавать, т. к. неточно назвали союзников — остальных Бог миловал.

Особенное внимание уделялось личной жизни выезжающего. К тому моменту я был уже давно разведен, но должен был толково объяснить по какой причине.

Само собой разумелось, что советский человек, если уж создал семью, то обязан ее сохранять, а то опять же вдруг за границей спросят — что тогда?

Было ясно, что вопросы о съездах партии и о сложном отношении произраильских группировок к палестинскому движению лишь предваряли главный вопрос о причине развода.

Ну, конечно. Ведь на все остальные вопросы члены комиссии уже более или менее знали правильные ответы, и чисто по-человечески понять их было можно.

Каждый раз у меня бывало сильное искушение свалить все на дуру жену, которая не знает на память "апрельские тезисы", но я вовремя спохватывался, обычно краснел и отвечал, что причины моего развода лежат в области компетенции медицинских органов.

Многозначительные взгляды, которыми обменивались члены комиссии, показывали, что это политически самый правильный ответ.

Забыл еще сказать, что всему этому предшествовала принудительно-унизительная проверка здоровья, перед которой меркнет прием в отряд космонавтов.

12-14 врачей-специалистов должны были дать заключение, выраженное в общем виде словами "практически здоров".

Мы сначала думали, что это забота государства о нас. Только потом стало ясно, что чиновники страшно боятся за валюту, которую пришлось бы заплатить, случись за границей что-нибудь с нашими зубами или еще с чем.

Мы попытались, правда, совместить "приятное с полезным".