В. Лазарев - Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний

Начались допросы, они проходили ночами в здании на Китайской. Следователи применяли физическую силу. Как правило, били двое — резиновыми сапогами по почкам. Так длилось около десяти дней. После изнурительных допросов и побоев меня перевели в другую камеру, в которой находилось два уголовника. С ними оказался и я, политический. С этого момента на допросах стали меньше применять побои, да к тому же и я решил оказывать сопротивление. На очередном допросе следователь Гурьянов взял пистолет и, подойдя ко мне, чтобы нанести удар, несколько раз замахнулся им, но я сказал, что если он ударит меня еще раз, то я задавлю его. В то время у меня было еще достаточно сил сделать это, невзирая на последствия. Тогда меня продержали в МГБ всю ночь, не давали пить и даже не водили в туалет, хотя такая необходимость была. Через двенадцать часов меня снова отправили в тюрьму.

В апреле 1950 года меня перевели на третий этаж, уже в третью по счету камеру. В камере находились Боев Анатолий Яковлевич и два японца: один из них, Савамура, — простой рабочий, второй, Имай, — настоящий самурай. Чуть позже к нам поместили Емшанова Толю, армейского солдата.

Итак, нас в камере пятеро. Следователь оставался у меня все тот же Гурьянов, но он уже не предпринимал попыток применять физическую силу. Он понимал, что физически слабее, и один на один не рисковал связываться со мной, но путем разных обманов начал фабриковать протоколы допросов. Он заставлял меня подписывать чистые листы бумаги, а затем заносил в них все то, что нужно для обвинения, и так делалось неоднократно.

В тюрьме было тяжело морально, газет не давали, передачи не разрешали, не было переписки с женой.

В один из дней я поставил вопрос перед следователем: если не разрешат продуктовые передачи, я что-нибудь сделаю с собой или со следователем. После этого разрешили получать от жены продуктовые передачи.

Конечно, все это время жена не знала, где я, хотя и предпринимала все усилия к моему розыску. Была и на корабле. Командир корабля, капитан третьего ранга Жеребин, знал, где я, но ей сказал, что ему неизвестно мое местонахождение. Как вели себя органы по отношению к моей жене, я узнал позже, когда удалось организовать нелегальную переписку. Непосредственными связистами служили охранники тюрьмы, хотя они ничего и не подозревали. Существуют разные возможности нелегальной переписки. Способ, которым воспользовался я, разработал в тюрьме капитан дальнего плавания Поздняков. Жил он раньше во Владивостоке на улице Дальзаводской, в доме 2, был осужден по сфабрикованному делу на 10 лет. Связь заработала, но об этом чуть позже. Немного слов о камере.

Как я уже говорил, в камере, куда меня перевели в последний раз, находилось пять человек. Нас окружали метровые бетонные стены, над головой был куполообразный потолок. В переднюю стену вмонтирована железная дверь с массивными засовами, небольшим закрывающимся окошком, в которое подавали пищу, а поверх окошка было круглое отверстие диаметром 4–5 см (глазок), через которое с наружной стороны охрана вела наблюдение за сидящими в камере. В потолок вмонтирована электрическая лампочка в металлическом колпаке. Свет лампочки освещал половину камеры, и читать в вечернее время при свете лампочки было практически невозможно, да, впрочем, читать все равно ничего не давали.

В стене напротив двери было окно с металлической решеткой, а снаружи над окном свисал козырек, закрывающий дневной свет. Да и само здание располагалось так, что солнечные лучи никогда не попадали в камеру, поэтому даже днем у нас царил мрак. В камере размером восемь квадратных метров уместилось пять коек, вмонтированных в бетонный пол, и маленький стол из двух досок. В углу стояла зловонная бочка (параша), которую ежедневно в 5 часов утра выносили в туалет и выливали из нее содержимое. Постельные принадлежности состояли из ватного матраса, байкового одеяла, ватной подушки и одной простыни неопределенного цвета. Простыни меняли в десять дней один раз. Тогда же водили в баню, расположенную на территории тюрьмы.

Все мы пятеро были подследственными, всех нас обвиняли в каких-то вредных взглядах. На допросы возили в закрытой машине ночью, обратно в тюрьму привозили утром. Днем спать не давали. Допросы вели обычно два следователя, а когда применяли физическую силу, то один следователь уходил из кабинета, чтобы не было свидетелей. Как я уже писал, мне фабриковал дело следователь Гурьянов из в/ч 25084 МГБ. Допросы и издевательства продолжались два месяца.

Трудно было в застенках противостоять насилию, и, чтобы сохранить жизнь, я решил подписывать все, что напишет следователь. Связи с волей не было, одиночество и тюремные стены сыграли свою роль, и я стал ощущать себя настоящей жертвой МГБ. В камере мы обменивались советами, как нужно держаться на следствии, а затем и на суде. Изучали японский язык. Стали интересоваться деятельностью тюремной администрации. Подсчитывали, сколько прибывало в тюрьму и сколько уходило на этап. А отправлялось в лагеря более трех тысяч человек ежемесячно. Одно было утешение — получение от жены продуктовой передачи. День получения передачи считался праздником. Содержимое делили на всех, в том числе и на японцев, — в камере все равны. Япошки были признательны за нашу помощь и за все благодарили. Как хотелось бы встретить тех двух японцев, однокамерников 1950 года, а ведь их судили и дали по 25 лет лишения свободы.

Так шли дни серой жизни, похожие друг на друга. Два месяца в застенках, и никаких сведений о жене. Что сделали с ней органы госбезопасности? И только получение от нее передач давало мне основание пока верить, что она жива.

И вот состряпано дело, и меня ждет суд, не просто суд, а военный трибунал — Тройка. Вот он, суд советский: на суде — никого, тайный суд. Один запуганный свидетель (жену, как выяснилось потом, тоже хотели сделать свидетелем). Вот и все. Всего полчаса, и путь к свободе отрезан на десять лет (не считая тяжелых последствий), что я и предполагал.

Опять тюрьма, но теперь другая камера, для осужденных. Там уже находился Анатолий Боев — ему дали 10 лет, и еще несколько человек — они получили тоже по 10 лет. На другой день судили Толика Емшанова — 10 лет. В этой камере я встретил человека, которому удалось установить нелегальную связь с волей, — капитана дальнего плавания Позднякова, осужденного тоже на 10 лет.

Всем осужденным разрешалось по одному свиданию с родственниками. Свидание проходило у главных ворот тюрьмы в специальной комнате, перегороженной капитальной стеной. В стене было окно без стекла, с двух сторон огороженное металлическими решетками. Решетки были очень мелкими и располагались на расстоянии полуметра друг от друга, так что через них едва различались черты лица, но слышимость была хорошая. В той половине комнаты, где находился заключенный, пришедший на свидание, стоял надзиратель, но время от времени он выходил — думаю, тем самым он проявлял какую-то жалость. В отсутствие надзирателя можно было говорить что угодно. Примерно дня через два-три, как мне вынесли приговор, я сумел сообщить о себе своей жене. К тому времени я уже познакомился с Поздняковым. Ему дали разрешение на свидание, а я подготовил записку жене, где сообщил, как можно мне написать, используя обычную газету, и объяснил на примере, как это делается. Отдал Позднякову, и ему благополучно удалось передать записку своей жене, а она отдала моей. Сомнений не было, что код стал известен на воле, так как уже на второй день я получил передачу и краткое сообщение. Это придало мне силы, и я окончательно решил для себя, что в любых сложных ситуациях есть выход и его нужно всегда искать. Таким кодом мне приходилось пользоваться неоднократно, затем появился другой канал связи. Разница была только в том, что код Позднякова действовал в оба направления, по другим каналам связь шла только в тюрьму.