Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Верно, учителя хвалят ее работы и уровень знаний, но иногда отвергают ее идеи. Иногда даже делают ей выговор, мол, занимается темами не по возрасту.

— Гитлер неверно цитирует Ницше! — заметила она, заставив учителей удивленно поднять брови.

— Это неверно, Бертель, Откуда у тебя такая информация?

Но она стоит на своем. «Откуда она знает Ницше?» — удивляются в школе. Бывает, что она высказывает свое мнение о чем-то, и тут же на нее сыплется поток подозрительных вопросов: «Где ты это вычитала?», «Откуда у тебя эта информация?», «Кто это сказал?», «Как тебе это вообще пришло в голову?» Учителя спрашивают ее чаще других девочек.

Бертель страдает от своего положения всезнайки. Говорят, что она оригинальничает и умничает сверх допустимого. И она размышляет, как бы ей стать обычной нормальной девочкой. Она перестает готовить уроки, относится спустя рукава к контрольным работам, но, несмотря на это, оценки ее выше, чем у всех. При вручении табелей успеваемости в конце четверти или года она чуть не падает в обморок от «отлично» и «отлично плюс». Когда она вручила табель отцу, один из его друзей заглянул в оценки и был удивлен:

— Такой образцовый табель, и ты даже не хвалишь дочку?

Артур сухо ответил:

— Не хвалят за то, что само собой разумеется.

Неординарная ученица со сложным складом мышления — как маленькая старушка, одинокая среди учителей и учениц. Ее широкие знания, замечания, ставящие всех в тупик, вызывают изумление. Ее удивительная память и ум отталкивают от нее. Но Бертель любит школу, она ценит знания, которые поднимают ее ввысь.

Ужасающий храп, сопровождающийся хрипами, посвистываниями и завыванием, разбудил ранним воскресным утром Фриду.

— Что это может быть, черт возьми?

Экономка побежала на кухню. На полу стояли многочисленные корзины, заполненные овощами и фруктами. Торчали во все стороны куриные, гусиные, индюшачьи лапы и головы. Лежали завернутые куски говядины.

— Дед, старый хозяин приехал из своей усадьбы, — процедила она сквозь зубы и, отодвигая корзины и короба, проложила себе дорогу к лестничному пролету, откуда доносились эти устрашающие звуки.

Увидела источник звуков и ужаснулась. Посередине гостиной, на персидском ковре спал какой-то незнакомец, распространяя вокруг себя запахи пота и алкоголя.

— Иисусе! — закричала испуганная женщина во все горло и начала теребить мужчину, при этом зажимая нос из-за неприятных запахов. Из потрескавшихся губ спящего вырывались какие-то обрывки слов. Остекленевшие его глаза то раскрывались, то снова смыкались. Фрида продолжала его теребить, сопровождая это грубыми ругательствами, так что он, в конце концов пришел в себя, поднялся и вышел через черный ход.

Звон колокольчика в кухне призывал Фриду быстро отнести на подносе завтрак в спальню деда. Она вошла и замерла на пороге. Дед сидел на кровати в тонкой шелковой ночной рубашке в оборочках.

— Хозяин, вы надели ночную рубашку жены, пребывающей в раю.

Взгляд ее остановился на вязаных красных манжетах ночной сорочки.

— Почему бы нет, — привычно откашливаясь, дед одернул рубашку перед зеркалом, — она была весьма достойной женщиной.

Он напрягал свое длинное и худое тело, бросая удивленные взгляды на свое отражение в зеркале. Фрида поставила поднос на комод и поспешила к шкафу. Она извлекла из него длинный домашний халат и подала его хозяину. Бумба и Бертель уже прибежали, прыгнули в постель деда и начали с двух сторон тянуть его за щеки и волосы.

— Убирайтесь отсюда, сорванцы! — пытался отвертеться дед, мотая головой, и сквозь его строгий и, как всегда, громкий голос пробивались насмешливые нотки.

Артур тоже пришел, привлеченный шумом, увидел деда в ночной рубахе матери и с трудом сдержал смех.

Дед пил кофе, разминая кости под звуки патефона, и щеки его заиграли красками жизни. «Что случилось вчера ночью?» — удивлялась семья. Дед выпил еще одну чашку кофе и с лукавым видом стал рассказывать:

— На вокзале чужие люди предложили мне помочь тащить корзины. Черт подери, меня это сильно рассердило, и я обрушился на таксиста, остановившего машину рядом со мной. Я аристократ! Ни за что не поеду на этой грязной посудине! И представьте себе, внезапно возникает извозчик с белой лошадью! Словно Бог послал его с небес. Но-о-о, поехали!

Не переставая радоваться такой счастливой случайности, дед заставлял возницу останавливаться у каждого трактира и приглашал проглотить стопочку. Прошло немало времени в совместных возлияниях, сопровождавшихся песнопениями, пока новые приятели добрались до Вайсензее. Они, как закадычные друзья, в обнимку вошли в дом. Дед утверждал, что никогда у него не было такого друга, как этот кучер. Считая, что у него не было иного выхода, поскольку друга нельзя выгонять ночью из дома, он уложил его спать на ковре в гостиной. Затем обнаружил себя в спальне, вынул из шкафа ночную рубаху покойной бабки и свалился на постель.

Общий хохот потряс гостиную.

В воскресные дни, когда дед в Берлине, порядки в доме меняются. Фрида отдает распоряжение Фердинанду изменить ассортимент покупаемых в городе продуктов. Душа деда жаждет свежей телятины из берлинской мясной лавки.

В кухне слышится плач. Бумба рассказывает, как его преследовали полицейские, и что они ему сделали. Его курчавые рыжие волосы пылают и встают дыбом.

— Все это басни, — Фердинанд кладет на стол корзину с покупками и поднимается по ступенькам к бассейну навести там порядок перед еженедельным собранием обитателей детского этажа.

В воскресные дни, когда дед находится дома, история повторяется. Бумба прилипает к домашнему учителю, который в последнее время стал его няней. Бежит за ним по улице, заходит вместе с ним с заднего входа в мясную лавку. Они рискуют, нарушая закон, запрещающий покупать продукты в выходной день, что может завершиться арестом. Бумба привязан к Фердинанду. Вместе с учителем он совершает утренний и вечерний туалет, чистит зубы и умывается. А Фердинанд обижает его, говоря, что Бумба избалованный ребенок, нередко отвешивая ему подзатыльники и угрожая пожаловаться отцу.

На детском этаже Фердинанд широко распахивает двери, отделяющие ванную комнату от большой застекленной веранды, и маленький Бумба тянется хвостиком за ним, в нетерпении ожидая прихода старших братьев и сестер. На винтовой лестнице слышится шорох газетных страниц. Бертель поднимается и останавливается на каждой ступеньке, как она до этого останавливалась на каждом шагу по дороге от газетного киоска до комнаты Гейнца, не отрывая глаз от заголовков статей «Берлинер Тагеблат» — ежедневной либеральной берлинской газеты. Гейнц, еще в постели, кивает Бертель в знак благодарности, и голова его исчезает за газетными листами.