Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

— Идеологи всех мастей обычные люди. Они заболевают жертвенной любовью к высоким идеям, а по сути занимаются самолюбованием, — процитировала Бертель своего брата Гейнца, чем вызвала резкую отповедь. Бедольф сказал:

— Мы верны нашей идеологии.

И молчальница Бертель не смолчала, а под влиянием своего буржуазного брата сказала:

— Я вообще не люблю идеологий.

Бедольф сказал:

— Не будешь верить в нашу идеологию, не сможешь состоять в нашем движении.

Эти слова заставили ее замолчать, потому что самая большая ее мечта — быть пионером сионистского дела.

Реувена в движении уважают все, ибо он активист и настоящий товарищ, помогает всем, кто нуждается в помощи. Но с Бертель ему очень трудно ладить. Он посещает ее дом. Вместе с ним приходят ребята из движения — Позел, Дони, Саул и другие, дети-социалисты из рабочего квартала. Им непривычно в доме Френкелей. Их потрясает его богатство в дни, когда голод гуляет по Германии. Они получают удовольствие от сытных и вкусных обедов, которыми их кормит повариха Эмми. Бертель ест вместе с ними за одним столом, и ей стыдно.

Ее товарищи по движению выросли в бедных семьях, и она завидует их классовому происхождению, стыдясь накапливаемого ее семьей богатства. Она готова отказаться от легкой жизни, чтобы быть достойной стать пионером в кибуце движения «Ашомер Ацаир». Для нее кибуц «Мишмар Аэмек» (посланец которого дал ей имя — Наоми) — некое чудо из чудес. Мордехай Шенхави, привлекательный мужчина, рассказывает о ручном нелегком труде его товарищей, о радостях жизни в коммуне. Он гордится тем, что вместе с товарищами создал в кибуце в поздние двадцатые годы учебное заведение. «Идеи не остаются лишь мечтаниями», — говорит он, поблескивая крепкими белыми зубами.

У Бертель угрызения совести: действительно ли аморально ее буржуазное происхождение? Но ведь даже она считает аморальным их буржуазный дом, их богатство, хотя в глубине души знает, что покойный ее отец был глубоко порядочный человек, таков и дед, и Гейнц, и вся семья в Силезии, все близкие — все они отличаются высокой моралью. И все те, кто посещает их дом, аристократы духа! Воспитатели в движении ошибаются, ну, быть может, чуточку правы. Кстати, ее семья щедро жертвует нуждающимся людям, ее братья и сестры сочувствуют пролетариату.

Как социалистка и сионистка она видит свой долг в том, чтобы замолить свои грехи и грехи своей буржуазной семьи. Она вытаскивает одежду из шкафов деда и Гейнца, набирает продукты, чтобы все это передать нуждающимся сионистам, живущим в коммуне. Естественно, она предлагает ночлег социалистам из Израиля, которые постоянно прибывают, чтобы вести работу в еврейской общине во имя идей сионизма. Эти гости удостаиваются царских почестей. Служанки несут в их комнаты подносы с завтраком, стирают и гладят их одежду.

В душе ее воодушевление борется с отчаянием от мысли, какой нелегкий путь ей предстоит пройти в деле самовоспитания.

Все усилия, направленные на то, чтобы соответствовать линии общества, к которому она стремится принадлежать, напрасны. Реувен читает ей бесконечные нотации и все поучает, как быть такой же нормальной, как все их товарищи по движению, а не вести себя непонятно как. Насколько возможно она прислушивается к его советам, но дома не желает слышать его голос. Домочадцы насмешливо и легкомысленно относятся к ее сионистскому лексикону — «ивритский труд», «иврит», «Палестина», «движение сионистской молодежи». Они высмеивают исподтишка ее гордость своей еврейской национальностью. Ей тяжело быть не совсем настоящей еврейкой. И во много раз труднее переносить мысль о покойном либерале-отце. Быть может, он гордился своим еврейством из желания выделить свою особенность и непохожесть, или, может, гордился еврейством, как неким отличием.

— Какая плоская, поверхностная мысль, какой стыд для иудаизма, — бескомпромиссно отрицал отец сочинение Теодора Герцля «Государство евреев».

Как ни странно, именно дед ее удивил:

— Евреи любят мечтать, и вся теория Герцля — не более, чем мечта, — стучал он тростью, — но я ценю его душевное мужество. Герцль осмелился встать против императора-антисемита, жена которого еще более антисемитка, чем сам император…

Прячась за портьерой, она таяла от счастья, ибо комплимент деда Герцлю воспринимался ею как комплимент ей самой. В эти минуты она прощала деду все его грехи. Особенно то, что он смеется над ней, называя ее «рабанит» — этаким раввином женского рода. Как все в доме, он отказывался называть ее ивритским именем — Наоми. Да, она знает, что дед вышучивает все это сионистское предприятие, но, при этом от всей широты души жертвует Еврейскому Национальному Фонду.

Все эти внутренние противоречия рождают одну мысль за другой, и недовольство собой растет с каждым днем. Воспитатели говорят о чуде еврейской семьи, ее стойкости и чистоте супружеских отношений. Движение отрицает свободную любовь без обетов супружеской верности. Но и просто объятия, похлопывания ей неприятны. Несмотря на все ее старания, в подразделении ее считают странной. Она невольно услышала разговор двух воспитанников:

— Кто может дружить с ней? Не понимаешь, о чем она говорит, и она не понимает, о чем говорим мы.

Больше всех клевещет на нее Рени, которой вовсе не стыдно, что Бертель пишет за нее сочинения.

Господин Прагер, депутат Рейхстага, употребил все свое влияние, чтобы перевести дочь из обычной школы в престижную гимназию. Как и другие одноклассницы, весьма средняя ученица Рени использует неумение малышки Бертель сказать «Нет!» И все они используют ее способности.

Бертель в последнее время находится в постоянном напряжении. Она рассказала о своих бедах в письме знаменитому психоаналитику. Она объяснила Зигмунду Фрейду, что ее выходки привели к смерти отца, и она страдает от чувства вины и тоски по нему. Рассказала о недовольстве собственной жизнью. Она хочет осваивать страну Израиля, но в Движении ее все время критикуют. Она боится, что ее не выберут в кандидаты на подготовку к репатриации. Но пока ответа нет. Бертель подолгу пытливо вглядывается в портрет отца, написанный художником Шпацем, другом ее сестер. Мысли ее улетают в Вену: быть может, на почте не знают полного адреса Фрейда, и потому он не отвечает на ее письмо? Прошел уже месяц, и неожиданно она почувствовала, что стала взрослеть.

Воспитатели в Движении отвергают курение и алкоголь, расслабляющие тело и душу. Ведь революционеров время от времени могут сажать в тюрьму. Поэтому нельзя допустить, чтобы революционер страдал из-за своих вредных привычек.

Бертель не раз критиковали за аполитичность. Но она настаивала на том, что у нее нет никакой мотивации к работе во имя построения коммунизма, и вообще ей не интересна политическая утопия Карла Маркса. Не лежит к нему ее сердце. Конечно, следует действовать во имя общественной справедливости и нельзя издеваться над пролетариатом. Но ей претит поверхностная мысль о том, что любой капиталист рассматривается как существо, приносящее непоправимый урон рабочему классу.