Вольдемар Балязин - Романовы. Семейные тайны русских императоров

Один бал сменял другой, над Веной чуть не каждый вечер полыхали фейерверки, нескончаемой чередой шли парады и смотры.

И все же бал, данный императором Францем 22 сентября для коронованных особ, отличался особой роскошью и масштабами: в трех огромных танцевальных залах Придворного редута собралось более десяти тысяч гостей.

Перед началом торжеств вошли все присутствующие на конгрессе монархи со своими семьями. Открывал это блистательное шествие Александр, ведя рядом с собою императрицу Австрии, а вслед за ним шел император Франц с Елизаветой Алексеевной.

Праздник продолжался до утра.

В последующие дни начались маневры всех родов войск, конные скачки и состязания, различные игры и маскарады. Строились полуигрушечные крепости, которые затем осаждались и взрывались — как будто мало было двух десятилетий беспрерывных войн.

И на все это шли миллионы гульденов, крон, марок, рублей, нанося не меньший ущерб, чем минувшая война.

Гости императора Франца переезжали из одного загородного дворца в другой: из Пратера в Бельведер, из Придворного редута — в Аугартен, из Шеннбруна в Лаксенбург, удивляясь богатству и изысканности каждого из них, неповторимости их убранства, оригинальности облика.

Елизавета Алексеевна тоже объехала все эти дворцы, но, кроме них, она побывала и в доме инвалидов, подарив его обитателям тысячу рублей золотом, осмотрела и Монетный двор, и все музеи Вены, и картинные галереи.

А 16 декабря Елизавета Алексеевна была на концерте великого Людвига ван Бетховена и дала ему две тысячи рублей золотом — больше, чем кто-либо из коронованных особ, сидевших вместе с ней в зале.

В Вену, кроме Елизаветы Алексеевны, приехала и Нарышкина с мужем. Александр знал, что Конгресс будет долгим, и побоялся оставить ветреную прелестницу в Петербурге, потому что в это время у неотразимой Марии Антоновны объявилось несметное множество поклонников, что еще в Петербурге стало крайне раздражать и даже мучить Александра. И чтобы избавить себя от этого, он решил отвечать ей тем же, а так как Александр ни в чем не терпел соперничества, то число его любовниц было не меньшим. Особенно ярко проявилось это в Вене, на Конгрессе, где царь продолжал вести себя так же.

Одной из первых жертв Александра-любовника стала ослепительная красавица графиня Юлия Зичи. Но прошло несколько дней, и он променял Зичи на княгиню Багратион — вдову Петра Ивановича, погибшего за два года перед тем. Эта победа над «русской Андромедой», как звали княгиню в Вене, была тем более приятна Александру, что он покорил любовницу самого Меттерниха, с которым у него были давние нелады. А княгиня Багратион радовалась тому, что русский император предпочел ее всем прочим дамам, потому что тем самым уязвила свою счастливую соперницу герцогиню Саган, преуспевшую в борьбе с нею за любвеобильного австрийского канцлера. Ободренная успехом у Меттерниха, Саган забралась в карету к царю, но он — так, во всяком случае, рассказывал потом Александр — не воспользовался благоприятной ситуацией, якобы из-за того, что герцогиня показалась ему слишком глупой. Здесь уместно будет усомниться в правдивости слов Александра, потому что в бесконечном перечне его увлечений и побед далеко не все женщины были кладезями премудрости, а еще более это сообщение вызывает сомнение и потому, что распространительницей его была княгиня Багратион, о чувствах которой к мадам Саган мы уже осведомлены.

Эти успехи Александра у дам высшего света кружат головы многим хорошеньким венкам — и мелким дворянкам, и мещанкам, и даже откровенным смазливым потаскушкам, до которых царь тоже оказался большим охотником. Между увлечением княгиней Багратион и мимолетными встречами со случайными кокотками Александр соблазняет и еще одну великосветскую красавицу — графиню Эстергази. После нее настает звездный час герцогини Саган, что позволяет венским острословам утверждать, что баварский король — пьет за всех, вюртембергский король — ест за всех, а русский царь — любит за всех. Добавляли, что русский царь и танцует если не за всех, то, конечно, больше всех и едва ли не лучше всех.

Агенты венской полиции, ответственные за безопасность Александра, повсюду незаметно сопровождавшие его и неотступно следившие за всеми его похождениями, причисляли к сонму погубленных им красавиц еще и венгерскую графиню Сеченьи, и графиню Софию Зичи, и княгиню Ауэрсперг, и многих иных.

А кроме того, Александр звал в Вену своих прежних любовниц из разных стран Европы.

Что же известно нам о том, как проходили в Вене дни старинных любовников — князя Адама Чарторижского и императрицы Елизаветы Алексеевны? Правда, их роман закончился полтора десятка лет назад, и по меркам того времени оба они были уже немолоды: Елизавете Алексеевне было 35 лет, а князю Адаму на десять лет больше.

К сожалению, автор располагает лишь отрывками из «Дневника» князя Адама. Эти отрывки были опубликованы в русском журнале «Голос минувшего» в 1916 году польским профессором Шимоном Аскенази. Они весьма фрагментарны и далеко не полны.

И все же — обратимся к ним.

«Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств. Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, чтобы не видеть ее было великой мукой». «Всем она нравится. В некоторых отношениях похорошела. Я несчастлив и печален, каким давно не был».

«3 декабря. Попадаю к Нарышкину. Вторая встреча. Признаны новые обязанности. Она всегда истинный ангел». «Моя тетка (княгиня Елизавета Любомирская, урожденная Чарторижская. — В. Б. ) сплетничает; мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало можно кому доверить настоящую и важную тайну. Третья встреча при посредстве Нарышкина. Визит императора к моей тетке. Ее визит и письмо. Жар, и сны, и угрызения, укоряющие в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская».

«18 января 1815 года. К ней пишу…»

«До 28 января. Письмо отдано и сейчас, на следующий день, вижусь. Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами. Ее доброта, ее чувства иного рода. Она не хочет остаться в Германии, она приносит себя в жертву… Мои сплины (хандра); я испорчен доброжелательностью и любовью; душа не может подняться до ее превосходства».

«Я желаю ей счастья и завидую ему; страстно люблю, а все-таки я все посвятил бы, а святость чувства недостаточно сохраняю. Долгая неуверенность, противоречивость, и неустанные обиды, и двадцатилетнее ожидание, и ее, уже в течение стольких лет скрытое чувство разрушили правильный порядок сердца. Несчастия одной неверности (Чарторижский здесь, по-видимому, имеет в виду трагический роман Елизаветы Алексеевны, состоявшийся в 1806 году, через семь лет после того, как они расстались, и героем которого был А. Я. Охотников. — В. Б. ) потрясли некоторые самые деликатные принципы. Но это не оправдывает меня, так как я от сердца простил, и она не прощения, но любви, уважения и обожания достойна».