Сергей Андреев-Кривич - Повести о Ломоносове (сборник)

– Осмелюсь спросить…

Молодой человек с готовностью поклонился.

– Я впервые в России, в Петербурге, а господин ученый, как мне кажется, бывал уже здесь…

– Да. Случалось.

– Вот я и хотел спросить…

И купец стал обстоятельно расспрашивать своего собеседника о Петербурге.

Удовлетворив любопытство, он сказал:

– Господин так хорошо знает Россию…

– Я здесь родился. Я русский.

– Русский?! – удивился немец. – И так хорошо говорите по-немецки?

– Я несколько лет прожил в Германии. И теперь возвращаюсь в Россию.

– В каких городах на моей родине, осмелюсь спросить, господин ученый жил?

– В Марбурге и Фрейберге. Бывал и в других городах.

– A-а, Марбург… Там находится наш знаменитый университет.

– Вот я в нем и занимался науками.

– О-о-о! – с уважением протянул немец. – А в России господин ученый также будет предаваться наукам?

– Да. Это мое дело.

– Где же, господин ученый?

– В Академии наук.

– В России есть Академия наук?

– Есть.

Купец почтительно склонил голову. Глядя на кружевной воротник своего собеседника, он сказал:

– Науками имеют удовольствие заниматься те, кто принадлежит к благородному сословию…

– Я крестьянин.

Приятно осклабясь, немец поклонился и, поблагодарив за беседу, очень довольный, отошел в сторонку.

«Этот молодой ученый – большой шутник!» – подумал купец, бросив со стороны взгляд на молодого человека в зеленом кафтане, задумчиво смотревшего на берег.

Корабль шел против упорного невского течения. Скоро он подойдет к пристани. Михайло Ломоносов вновь ступит на родную землю. Годы учения кончились. Ждет работа.

Славяно-греко-латинская академия в Москве, затем пребывание в Петербурге, а потом отъезд в Германию вместе с двумя другими российскими студентами, Виноградовым и Рейзером, посланными за море совершенствоваться в науках. Десять с лишним лет, а теперь все это как один день, быстрые рубежи времени, разделившие прошлое.

Что ждет его в будущем?

С Невы хорошо видно здание Академии наук.

Пройдет несколько месяцев – и Михайло Ломоносов станет в ней адъюнктом физического класса, а через несколько лет станет профессором и академиком. Станет великим русским ученым, о котором узнает мир и которым его Родина будет гордиться.

Переведя взор со здания Академии наук на Неву, Ломоносов смотрит на берег. Ровная гладь, в дымке дальняя черта небосвода. Там – Россия… Русская земля…

Ломоносов вспомнил давно сказанные ему слова: «Как поднимешься ты науками высоко, с той высоты на всю нашу Русскую землю гляди. И рассматривай, где на ней правда и где неправда. За правду стой, против неправды бейся, жизни не жалея».

«Жизни не жалея…» – повторяет он про себя.

После скудного и мрачного правления Анны Леопольдовны*, Бирона* и Миниха*, когда запрещено было носить платья «дороже четырех рублей аршин», а все доходы казны шли в карманы немцев, с воцарением Елизаветы Петровны дух расточительства и легкомыслия повеял над городом Великого Петра.

В «Санкт-Петербургских ведомостях» появились объявления:

«Ко Двору Ее Императорского Величества потребно купить нижеописанных питей по знатному числу, а именно [35]: бургунского, шампанского, рейнвейну, секту, пантаку белого и красного и других вин».

«Ко Двору Ее Императорского Величества потребно купить по знатному числу [36]корицы, мушкатных орехов, сахару, Канарского самого чистого, кофию ливанского, смоквей, вишен сухих, винных ягод, миндалю сладкого, конфектов французских, сыру пармезану: того ради, ежели кто из оных вещей готовых имеет, то в придворной конторе немедленно явились».

«Для обиходу Двора Ее Императорского Величества надлежит поставить меду 1500 пудов*, хмелю 4000 пудов».

Улицы запестрели щеголихами с затянутыми, осиными, талиями, огромными фижмами* и прическами в виде кораблей, цветочных корзин и китайских беседок, ярко накрашенными и густо напудренными, с огромными мушками* на щеках и подбородках.

Даже на прислугу распространялись требования моды, и ее нанимали «на хозяйских румянах и белилах».

Дамы проводили целые дни за туалетами. Мужчины упражнялись в том, как вскидывать лорнет*, встряхивать цветной платок, пропитанный французскими духами, открывать табакерку и носить куньи и собольи муфты.

Приказано было ставить клейма на фалды* господ, явившихся ко Двору в старых или вышедших из моды несообразных кафтанах. Сама императрица меняла наряды много раз в день, и все-таки оставались неиспользованными пятнадцать тысяч новых платьев и несколько тысяч пар обуви.

По грязным улицам в каретах и экипажах проносились вихрем, распугивая прохожих, кавалеры в розовых, желтых или черных бархатных кафтанах, коротких штанах, стянутых под коленкой поверх белых чулок. Гвардейские офицеры, сопровождая едущих в экипажах дам, скакали карьером по Невскому.

Вся эта блестящая толпа знатных людей вертелась вокруг Двора. В Петербурге дворянин полностью зависел от места, которое он занимал, от его связей при Дворе, а во времена Елизаветы Петровны – и от того, в каких отношениях он был с «вошедшими в случай»* Разумовскими и Шуваловыми. И потому жизнь у него была такая: куда Двор, туда и он. Уезжала Елизавета Петровна – и за ней вывозили мебель и посуду из дворцов; вельможи и иностранные послы, большая часть Сената и множество чиновников ехали вслед.

Последний день июня 1746 года в Санкт-Петербурге выдался жаркий. Придворные кавалеры и другие знатные персоны пребывали в Петергофе, где, «вкушая приятности преизобилующия натуры [37]», находилась и сама императрица Елизавета Петровна.

Только мелкие чиновники Двенадцати коллегий* в потрепанных кафтанах и пропотевших париках скрипели перьями в канцеляриях огромного здания на Васильевском острове.

Но город жил своей обычной жизнью: торговцы квасом и студеной водой оглашали криками пыльные улицы, купцы зазывали прохожих в лавки, плотники с топорами за поясом и пилами за спиной шлепали в лаптях по торцовой мостовой в поисках работы.

Солнце играло тысячей бликов на ровной глади Невы. Застывшая сверкающая масса стекла улеглась в огромном лоне ее русла. Множество кораблей стояло у причалов и на якоре. Лодки сновали между ними, перевозя людей и товары. Голые по пояс грузчики, обливаясь по́том, бегали по сходням. То и дело раздавались крики и ругань на разных языках.