М. Загребельный - Эдуард Лимонов

Всех, да не всех, Мартынов не опасен, а Холин опасен…»

Эдуард Лимонов знакомится с поэтом и экономистом Сабуровым, Владиславом Епишиным (Слава Лен). У него дома после похорон Алексея Крученых провозгласили школу поэтов-концептуалистов «КОНКРЕТ». У него же осенью 1967 года, в четырехкомнатной квартире на Болотниковской улице, «Башне-на-Болоте», Бахчанян устроил выставку. Лимонов читал на ней стихи. Знакомятся с Дмитрием Приговым и Борисом Орловым. Стихи московского андеграунда параллельно на русском и немецком выходят в антологии в Швейцарии в 1972 году. Их печатает Михаил Шемякин в 1977 году в литературном альманахе «Аполлон-77». У Славы Лена писатель увидел Венедикта Ерофеева, «американского киноактера с седой прядью… К 1973 году мы наконец ознакомились с текстом «Москва – Петушки». На меня ни тогда, ни потом, надо сказать, текст этот не произвел впечатления. Я питаю пристрастие к прямым трагическим текстам, а условные мениппеи, саркастические аллегории, всякие Зощенки и Котлованы да «Собачьи сердца» или анекдоты о Чапаеве, расширенные до размеров романа, короче, условные книги – оставляют меня равнодушным».

Евгений Кропивницкий ушел в мир иной в 1979 году. Первая книга его стихов на родине вышла в свет 25 лет спустя.

И голодный и холодный Лимонов бывал весел и безкомнатный спящий на вокзале бывал весел, читая книгу а пище радовался.

Лимонов сменил за семь лет жизни в Москве 126 комнат и квартир!

Именно после отъезда из Харькова в Москву Лимонов до сих пор, подобно Моцарту, живет везде и нигде, не имеет собственного «недвижимого» дома. А тогда, начиная с шестьдесят седьмого, влюбленные скитались по столице нашей Родины. Окраина, в Беляево-Богородском, спят на матрасе на паркетном полу. Казарменный переулок. Екатерининская улица. Открытое шоссе, где поэт затворничает, уходит в творчество, голодает и заболевает цингой. Волконский переулок. Цокольный этаж школы на Уланском переулке. Свободная детская в квартире друзей в Большом Гнездниковском переулке.

Осень 1971 года. Уже расстался с Анной. Спит где придется, даже в парках и садах Москвы.

Коммуналка на Погодинской близ Новодевичьего, комната, которую сдавала рабочая девушка Зина. Живя на Погодинской, чуть ли не ежедневно наведывается на Новодевичье кладбище на могилу Хлебникова. Соседям по коммуналке выдавал себя за студента. Ведь прописки-то не было. «Знаем, что ты никакой не студент, – огорошила его на кухне соседка бабка Елена и продолжила: – Знаем, что не работаешь и не учишься. Но мы никому не скажем. Ты хороший парень».

Комната на Погодинской была в пяти минутах ходьбы от квартиры Елены с мужем. Иногда она являлась в нищую коммуналку. Их встречи предваряла прелюдия из одной-двух бутылок «Советского Шампанского» из магазинчика на Погодинской. Однажды герой не сумел достойно встретить Елену.

– Ты все и выпил. Местные пьют водку и портвейн, – с укором сказала продавщица.

Квартира у метро «Юго-Западная» – последняя остановка, откуда, страдая от обезвоженности похмелья, через аэропорт «Шереметьево» Лимонов отправляется в долгий путь. С ним три чемодана (один – книги) и Елена, с которой он познакомился 6 июня 1971 года в квартире Сапгира. Елена Сергеевна Козлова-Щапова уже развелась с мужем, старшим ее на 27 лет художником, фарцовщиком икон, обладателем белого «мерседеса». В собрании фотографий, к которым Лимонов сам придумал подписи, Елена – в костюме Евы, а ее муж-поэт (они повенчались в 1973 году) в пиджаке национального героя, который собственноручно сшил из 114 кусков.

В 1973 году Лимонов узнает, что такое КГБ.

– В октябре 1973 года я попал в их поле зрения, по-видимому, сразу по многим причинам: якшался с диссидентами (в частности, с известным В. Гершуни), с иностранцами (ходил вместе с женой в посольство Республики Венесуэла и был близок с тогдашним послом в Москве Р. Бурелли), сестра моей жены была замужем за бывшим ливанским атташе и жила в Бейруте, и, по некоторым данным, являлась агентом ГРУ (с которым у внешней разведки КГБ были всегда неприязненные отношения). Меня задержали на квартире на улице Марии Ульяновой…

Так вот, меня стали вербовать. Я отказался. Я сказал им, что мой отец работал в НКВД, потом в МВД и завещал мне никогда не связываться с вашей организацией. Наша семья, сказал я, свой долг Родине заплатила. Не хочу, и все. Мне еще с детства внушали, что стучать – это плохо, гадко. Если бы они мне предложили по-серьезному: «Дорогой товарищ Савенко-Лимонов, мы хотим направить вас в академию КГБ», я бы, наверное, пошел. Но стучать, быть какой-то шестеркой – отказался. Тогда мне подсунули бумагу о моем выселении из Москвы, катитесь, дескать, к такой-то матери в Харьков. Я подписал эту бумагу и собирался было уходить. Но тут меня остановили и говорят: «Знаете, наш большой начальник предложил, почему бы Савенко-Лимонову не уехать за границу. Насовсем». Я говорю, куда же я уеду, я ведь не еврей, и жена моя не еврейка, у нас нет никаких формальных оснований для отъезда. «Мы вам советуем заполнить анкету на выезд, – сказали мне, – препятствий чинить не будем». Тогда, поразмыслив о том, что раз уж на меня положили глаз, я решил, что покоя мне не дадут. Уезжать, конечно, не хотелось. Я ни в чем не участвовал, не был, не состоял, жизнью был очень доволен. Только что женился на женщине, которую любил, зарабатывал какие-то деньги шитьем брюк, писал высокооцениваемые специалистами стихи, имел массу друзей, знакомых. Не собирался я никуда уезжать! И вообще никуда не собирался из Москвы. Правда, где-то внутри сквозило любопытство: что там у них за бугром происходит, на другой стороне глобуса? Но я понимал, что русскому человеку это любопытство осуществить невозможно. Мы понимали, что нас все равно никуда не выпустят. И тут мы с Леной решились – поедем. Тем более что уезжали друзья, художник Бахчанян со своей русской женой, Юрий Мамлеев, писатель. КГБ выбрасывало из страны «чуждые» с их точки зрения антисоциальные элементы.

Вот как пришлось Эдуарду Лимонову покинуть Москву и Родину. Как тем российским мыслителям, которых тоже заставили покинуть Родину и стать пассажирами отплывшего 26 сентября 1922 года в Штеттин парохода «Обер-бургомистр Хакен». Наверняка и в двадцатые, и в семидесятые нашлись среди официальной творческой интеллигенции личности, которые потирали руки и приветствовали устранение соперников. Тогда, в начале семидесятых, писателю угрожал и арест. Что влекло за собой неминуемое заключение на немало лет. Его спасла дочь Юрия Андропова от второго брака Ирина. Она работала в редакции «ЖЗЛ», где познакомилась со многими интеллектуалами. Ирина убедила отца не сажать звезду поэзии андеграунда, а дать уехать за кордон. Она же помогла Михаилу Бахтину получить в Москве прописку.