Елена Кочемировская - 10 гениев, изменивших мир

Оценить Ницше как теоретика – а именно это было основной ценностью любых ученых записок в XIX веке – почти невозможно. Главным достоянием его трудов является та эмоциональная сила, с которой личность автора обращается к личности читателя, те интуитивные выводы, что, по собственному выражению мыслителя, могли быть опровергаемы, но не могли быть похоронены. «Постепенно я понял, чем до сих пор была всякая великая философия – исповедью ее основателя и своего рода бессознательными, невольными мемуарами», – говорил Ницше в своем труде «По ту сторону Добра и Зла». А ведь ни в одной светской гостиной, ни в одном литературном салоне Европы, перегруженных условностями и ритуалами, не было принято открыто говорить о глубинных переживаниях человеческой личности, ее побуждениях и страхах, хотя за фасадом грандиозных научно-технических и социальных проектов позапрошлого века таились серьезные сомнения в идеях разума и морали.

Тема «самообнажения» вошла в моду уже в веке двадцатом, вместе с войнами и постоянным существованием «перед лицом смерти», вместе с экономическими кризисами и страхом перед будущим, вместе с кровавыми революциями во имя идеалов добра и справедливости, результатами которых стало появление новых тираний. Вот тогда и оказалось, что «нелепые» работы Маркса, Ницше, Фрейда не так уж бессмысленны. Более того, они заново открывают совершенно новые перспективы изучения человека и общества, позволяя уйти от механистического и технократического подхода к личности и, по сути, давая новое звучание афоризму древнегреческого философа Протагора: «Человек есть мера всех вещей».

Правда, Фрейда слава застала еще при жизни. Видимо, именно поэтому психоанализ не стал основой политического устройства какой-нибудь амбициозной европейской страны – в любой момент отец-основатель течения мог вмешаться в процесс государственного строительства, объяснив, что именно в его учении было понято неправильно или искаженно. В этом смысле Марксу и Ницше «повезло» куда больше. Их философское наследие (в виде извращенных в угоду пропаганде цитат, «с мясом» выдернутых из контекста) стало сначала основой идеологии для двух воинственных сверхдержав начала XX века – России и Германии, а потом – объектом ураганной критики со стороны людей, которые мало что знали об истинном содержании ницшеанства и марксизма.

Но это век двадцатый, а в эпоху бурного развития индустриального производства и обслуживающих его технических и естественных наук ницшевские рассуждения о человеческом духе, да еще в форме притч, не интересовали никого. Философские произведения Ницше были для XIX века неприемлемы в силу своей необычности – в них отсутствовала стройная система выводов, доказательств и теоретических обобщений, в них не была видна титаническая работа разума по построению логических конструкций. Даже ближайшие друзья не видели в работах Ницше никакого проку. Публика не покупала произведений философа: за десять месяцев со дня выхода в свет было куплено всего 114 экземпляров одной из лучших работ Ницше «По ту сторону Добра и Зла». Четвертую часть поэмы «Так говорил Заратустра», которая в начале XX века соперничала своим тиражом с Библией, Ницше буквально навязывал своим немногочисленным друзьям.

Впрочем, в России идеи Ницше были восприняты еще при жизни философа, когда появились первые переводы – в русском искусстве (прежде всего, в литературе) всегда были сильны традиции богоборчества и поисков Бога в себе, эмоционального принятия проблем морали и нравственности. В некрологе, опубликованном в траурном выпуске «Мира искусства» {13}, было написано: «Нам, русским, он особенно близок. В душе его происходила… та же борьба, которая вечно совершается в сердце русской литературы, от Пушкина до Толстого и Достоевского». Наэлектризованная ожиданием перемен атмосфера России начала XX века стала благоприятной средой для распространения идей Ницше, хотя всеобщий интерес к мистике и оккультизму, атмосфера болезненной религиозности, мода на экзальтацию и эпатаж мешали адекватному пониманию его идей.

Философы Серебряного века видели в Ницше моралиста, чуть ли не защитника христианства от опошления (хотя именно он высказывал мысль о том, что альтруистическую мораль необходимо отбросить как в высшей степени опасную для человечества). И при этом очень немногие воспринимали его идеи как предостережение против прикрытия зла лозунгами гуманизма. «Ницшеанцами» были объявлены К. Мережковский, 3. Гиппиус, а чуть позднее – К. Бальмонт и В. Брюсов, которые возвели в абсолют формулу Ницше «жизнь может быть оправдана только как эстетический феномен». Впрочем, и здесь восприятие идей Ницше не могло быть полным хотя бы потому, что литературные декаденты старались приспособить его философию к своей художественной системе, выбрав наиболее вычурные и шокирующие идеи.

Интересовался трудами немецкого мыслителя и «законченный ницшеанец» Горький, который старался подражать своему кумиру даже во внешнем облике (достаточно сравнить их усы). Современники, впрочем, видели в романтических произведениях Горького вульгаризацию идей Ницше и не без иронии писали об этом: «Едва ли кто-нибудь из последователей Заратустры согласится на замену сверхчеловеческой свободы русским удалым духом и стремления по ту сторону добра и зла бегством по ту сторону Кубани».

Массовая культура также не осталась в стороне от поклонения перед философом, который толпу презирал. «Жизнь есть источник радости, но всюду, где пьет толпа, все источники бывают отравлены», – писал он. Мода на Ницше привела к такому опошлению его идей, что сам философ наверняка предпочел бы забвение сомнительной славе любимца богемы и культового персонажа. Собственно, устойчивое обаяние некоторых идей Ницше становится понятным в свете современных событий. Вера в Бога, человеколюбие, гуманизм, пацифизм, права человека, развитие цивилизации – все это бесспорные привлекательные ценности. Между тем бесстрастная статистика показывает, что вреда от гуманистических акций не только не меньше, но и зачастую даже больше, чем от суровых действий, связанных с запретами, нарушениями прав человека и насилием. Философию Ницше стали понимать (и продолжают понимать по сей день) как призыв к безумному пиру во время чумы – раз ужасный конец неотвратим, то следует хладнокровно и эгоистично, не думая о страданиях других, воспользоваться оставшимися возможностями для получения удовольствия. Подобные рассуждения легко привели к тому, что «всякие пошляки возомнили себя вдруг Заратустрами и сверхчеловеками, и… стадами начали ходить одинокие сверхчеловеки, вообразившие, что им все дозволено» (Н. Бердяев).