Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии

Минули сутки, двое, трое. Офицеры роты, про себя и меж собой костеря начальника-деспота, продолжали приходить в городок ранней ранью и разбредаться по домам в ночь. Вечерами лейтенанты и капитаны слонялись друг за другом по пустой казарме: пока рота отужинает, да полтора часа свободного солдатского времени, да просмотр теленовостей… Короче говоря, уже на четвертый день возникла идея «употребить». Остограммились… Жить стало легче, жить стало веселей! А следующим вечером взводные «употребили» на удивление много (чего в подразделении отродясь не случалось) — и тут перед самым отбоем в роту с внезапной проверкой приехал полковник — командир части.

Эх, как же громил он несостоявшегося передовика!

— Суббота, десять вечера, — а у него полная казарма пьяных офицеров! Вы что, товарищ подполковник, совсем ох…и? Это и есть «новые методы работы», о которых мне недавно соловьем разливались? Идиот! Тупица! Уровень ефрейтора!

Ронькин стоял, вытянувшись в струнку, и тупо пожирал глазами начальство.

— Да я, товарищ полковник, — попытался было оправдаться он, — честное слово, в упор не понимаю, как оно так вышло. Хотел же как лучше… Ну ничего, сейчас вы уедете, — и на физиономии старшего офицера проглянуло нечто звериное, — я им всем такого покажу!

— Я т-те покажу! Долб…! — выматерился и едва не подпрыгнул на месте полковник. — Тебе и ефрейтора чересчур много! Звони в автопарк! Вызывай дежурный автобус! Офицеров развезти по домам, чтоб еще по пьяни никуда не угодили! Сам останешься здесь! Контролируй отбой!

— Так точно! — радостно выкрикнул Ронькин.

…На следующий день, после предупреждения о неполном служебном соответствии, подполковник временно прекратил процесс выведения подразделения из отстающих в передовые. Но никто в части не сомневался: скоро он, в своих попытках реабилитироваться, обязательно придумает еще что-нибудь разэдакое, а со временем точно доведет подразделение до полного развала. По всем показателям.

И довел. Всего за полгода. После чего был уволен как бы по сокращению, и теперь, не в силах усидеть дома, на пенсии, очертя голову кинулся в политику. И на всех углах бьет себя кулаком в грудь, яростно восклицая:

— Я — истинный патриот российской армии! Через то от нее и претерпел!

Самое интересное, что в части Ронькина сегодня вспоминают добрым словом, потому что на освободившееся место ротного пришел офицер, по сравнению с которым подполковник для подчиненных был отцом родным.

1998

Начальник штаба учебной воинской части подполковник Стецько слыл отъявленным матерщинником. Творчески совершенствуя свою бранную квалификацию, он щедро обогащал «великий и могучий» рискованными словосочетаниями:

— Чтоб тебя етли, а мне за это деньги несли!

— Чтоб у тебя хрен на пятке вырос: как отливать, так разувать!

— Растривознаперезаетись ты, в двенадцать апостолов-мать!

На таковых восклицательных предложениях, считал отец штабной культуры, главным образом и зиждется учебно-воспитательный процесс солдат, прапорщиков и офицеров-подчиненных. Мало кто из них осмеливался дать нецензурщику окорот: «бунтовщики» немедленно брались на карандаш, и вскоре «возникала необходимость» внезапной проверки подразделения, где числился недовольный словесным воспитанием. А поскольку по части знания уставов Стецько был бо-ольшим докой, то незамедлительно рождался приказ о наказании… понятно кого…

Впрочем, однажды и подполковнику пришлось поступиться принципами…

Тихим сентябрьским вечером Стецько в благодушном настроении — только что со вкусом выбранил начальника физподготовки из-за нескольких свалившихся в открытый бассейн листьев — стоял на плацу, перед зданием штаба, вертя на пальце кольцо со связкой ключей и мурлыкая под нос что-то новенькое из своего ругательного репертуара. Тут распахнулась дверь контрольно-пропускного пункта, и на пороге возник сменившийся с караула лейтенант Супоров.

Толстый и ленивый, он откровенно тяготился службой, несмотря на молодость, а при ходьбе переваливался как откормленная утка, за что еще курсантом был окрещен Утей. За ним, как за принцем крови, угадывалась тень всемогущего дяди-генерала, обещавшего племяшу стремительную военную карьеру. Пока же Супоров-младший с неприкрытым отвращением имитировал исполнение обязанностей командира взвода.

Завидев Стецько, лейтенант нехотя изобразил отдание воинской чести начальнику. Тому это изображение не понравилось, и Уте пришлось еще трижды отдать честь самому подполковнику и столько же — пирамидальному тополю перед «дежуркой»: энша захотелось оценить четкость исполнения строевого приема со стороны.

Напоследок ласково, по-отцовски обматерив «позвоночного» (о дядях-генералах следует знать и помнить), начальник штаба отпустил Утю сдавать пистолет в специальную комнату «дежурки», где за металлической дверью, в стальных шкафах с сейфовскими замками, хранилось личное оружие офицеров и прапорщиков.

Лейтенант вошел в коридор «дежурки», поздоровался с сидящим за пультом капитаном и, беззаботно насвистывая под нос — а чего, мол, имею полное право, боевой наряд пронес без замечаний, — принялся разряжать пистолет Макарова, на сленге военнослужащих — просто «пээм».

Супоров извлек оружие и запасной магазин из кобуры, снял «пээм» с предохранителя, машинально передернул затвор, при этом загнав патрон в ствол… Потом вынул магазин из пистолетной рукоятки и нажал на курок, производя контрольный спуск.

Выстрел хлопнул оглушительно. Пуля вонзилась в пол в шаге от дежурного по части. Капитан птицей взвился со стула и вскочил на ноги, со страхом взирая на лейтенанта: уж не рехнулся ли Утя? Сам Супоров с тупым удивлением уставился на личное оружие, пытаясь сообразить: откуда в разряженном пистолете мог взяться патрон? Как раз в этот момент дверь в «дежурку» слегка приотворилась, и в образовавшейся щели возник немигающий глаз подполковника Стецько. Вкрадчивым, елейным тоном начштаба почти колыбельно пропел:

— Товарищ лейтенант, я вас очень убедительно прошу: положите, пожалуйста, пистолет на стол для чистки оружия…

Супоров был изумлен вторично. Как? Разве энша может разговаривать в таком тоне? Он же только орет и матерится!

Окончательно сбитый с толку, лейтенант неосознанно развернул пистолет в сторону приоткрытой двери, и дуло оружия грозно нацелилось в тугой живот старшего офицера. Дверь, взвизгнув, резко захлопнулась. И уже со двора вновь донесся уговаривающий голос:

— Товарищ лейтенант, я вас еще раз настоятельно прошу: положите, пожалуйста, оружие на стол…

Утя наконец сообразил исполнить команду, высказанную в удивительном для начштаба стиле, но не сообразил доложить о том. Меж тем из-за двери, как с заигранной пластинки, донеслось: