Ольга Кучкина - Смертельная любовь

Он скажет: «Я отрицаю то царственное место, которое дают любви в жизни, я отрицаю ее самодержавную власть…»

Однако последние минуты Наташи изложены им в следующих словах: «…А между тем в спальной догорала, слабо мерцая, великая жизнь…»

Великая – о жене!..

Он встретил удивительную женщину.

Она была его возлюбленной.

Матерью его детей.

Сестрой – степень родства действительно имелась, но еще ему нравилось так обращаться к ней в письмах.

Она разделяла его идеи.

Ей, бывшей и ушедшей, обязан он той полнотой человеческого осуществления, которой и мы обязаны, читая его потрясающую книгу «Былое и думы».

Она ждала его из ссылки. «Государь “за мнения” посылает в Сибирь, за стихи морит в казематах… скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость человеческого достоинства и дерзость независимой речи…»

Она была другом его друзьям, «нашим», Огареву, Кетчеру, Грановскому, а позже Белинскому и Бакунину. «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде…»

Она не замыкала интересов личным, частным («частная жизнь, не знающая ничего за порогом своего дома, как бы она ни устроилась, бедна»), а напротив, размыкала в широкий мир общего («работать столько же для рода, сколько для себя, словом, развить эгоистическое сердце во всех скорбящее…»).

Но эта любовь, бЧльшая, чем любовь, эта дружба, бЧльшая, чем дружба, эта семья, бЧльшая, чем семья, – оказались под угрозой.

Рядом с Александром и Натали объявилось существо мятущееся, нервное, крайне лирическое и крайне эгоцентричное – поэт Гервег.

Он клялся в вечных чувствах обоим, от обоих требовал обратных клятв, но «предметом» была Натали.

И случилось непоправимое. Она, горячо любившая одного, мало-помалу обнаружила себя вовлеченной в переживания другого. Чистота, искренность и верность не позволили скрыть от мужа чувств, в каких была невольна. Удар, обрушившийся на него, был нестерпим.

Однажды утром он отчего-то взял и перечел свою старую повесть «Кто виноват?» и с ужасом увидел, что там – тот же роковой треугольник. В финале «потухающая, ненадежная героиня», герой, «задавленный горем, молился богу и пил». Неужто пророчество?

«Я пил что попало – скидам, коньяк, старый белет, пил ночью один и днем с Энгельсоном…» – это уже не литература. Это жизнь.

После немыслимых сцен со стороны Гервега, горчайших мук ревности Герцена, слез и отчаяния Натали, после месяцев неизъяснимых страданий Герцен получит от нее письмо:

«Я возвращаюсь, как корабль, в свою родную гавань после бурь, кораблекрушений и несчастий – сломанный, но спасенный».

Их брак устоял. Устояли их отношения, которыми – в результате – оба стали дорожить еще сильнее.

Знали бы они, какое страшное кораблекрушение – и не иносказательное – ждет их впереди.

«Жесток человек, и одни долгие испытания укрощают его; жесток, в своем неведении, ребенок, жесток юноша, гордый своей чистотой, жесток поп, гордый своей святостью, и доктринер, гордый своей наукой,– все мы беспощадны и всего беспощаднее, когда мы правы. Сердце обыкновенно растворяется и становится мягким вслед за глубокими рубцами, за обожженными крыльями, за сознанными падениями…»

Прочтя «Былое и думы», Толстой назвал Герцена великим писателем. Он, желавший сделаться предельно честным с собой, протягивал руку человеку, действительно сделавшему это.

Из письма Белинского: «У тебя страшно много ума, так много, что я и не знаю, зачем его столько одному человеку…»

Наталья Тучкова-Огарева свидетельствовала: «Я забыла сказать относительно характера Герцена, что он был очень впечатлителен: вообще светлого, даже иногда веселого и насмешливого расположения, он мог, под каким-нибудь неприятным впечатлением, сделаться внезапно мрачным…»

Вбирая в себя впечатления жизни, он задавал беспрерывную работу своему незаурядному уму. Многая знания – многая печали. Удивительно ли, что узнанное, а затем обдуманное повергало иной раз во мрак.

Он считал юность самой полной, самой изящной частью жизни. Потом жизнь заберет человека почти целиком. Пока же он более всего принадлежит себе. В эти годы можно и нужно обогащать себя работой ума и чувства. Не способным на такую работу грозит отупение. «Зачем эти люди вставали с постелей, зачем двигались, для чего жили…»

Он разбирает человеческие натуры: плоская, романтическая, действенная.

Плоская натура при первом жестком толчке действительности плюет на прежние святыни, женится из денег, берет взятки.

Романтическая – идет наперекор событиям, стремится не вникнуть в препятствия, а сломать их, и, не умея этого сделать, останавливается в движении.

Действенная – отправляется на борьбу с юношеской энергией, «воспитывая свои убеждения по событиям», основываясь на «такте, т. е. органе импровизации, творчества».

Он вспоминает Паскаля, говорившего: люди играют в карты для того, чтобы не оставаться наедине с собой. Боязнь исследовать, чтобы не увидеть вздора исследуемого, искусственный недосуг – настоящая беда человечества. Человек проходит по жизни спросонья и умирает в чаду нелепости и пустяков, не придя в себя. Вот где – причина пьянства. «Вино оглушает, дает возможность забыться, искусственно веселит, раздражает; это оглушение и раздражение тем больше нравятся, чем меньше человек развит и чем больше сведен на узкую, пустую жизнь».

Без того ложного чувства, с каким люди иногда стесняются высказаться, Герцен слышит «грубый смех высокомерной посредственности». «Уткнувши нос в счетную книгу, прозябают тысячи людей, не зная, что делается вне их дома, ни с чем не сочувствуя и машинально продолжая ежедневные занятия».

На этот слой, на это состояние, враждебные движению жизни, опирается и насаждает его российская бюрократия. Иллюстрация – из быта Вятской канцелярии, где служил опальный Герцен. «Министерство внутренних дел, – издевательски сообщает он,– было тогда в припадке статистики…» Например: «Утопших – 2, причины утопления неизвестны – 2», в графе сумм выставлено – «4».

Через годы и расстояния, в иное время и в ином месте Герцен классифицирует иные человеческие типы, с той же меткостью и резкостью. Как похожи его «хористы революции» ХIХ века на наших знакомцев из века ХХI: непризнанные артисты, несчастные литераторы, студенты, не окончившие курса, адвокаты без процессов, художники без таланта, люди с огромными притязаниями, но без усилий труда. «Внешнее руководство, которое гуртом пасет в обыкновенные времена стада человеческие, слабеет во времена переворотов, люди, оставленные сами на себя, не знают, что им делать. Легкость, с которой… всплывают знаменитости в революционные времена, поражает молодое поколение, и оно бросается в пустую агитацию; она приучает их к сильным потрясениям и отучает от работы. Жизнь в кофейных и клубах увлекательна, полна движения, льстит самолюбию и вовсе не стесняет. Опоздать нельзя, трудиться не нужно…»