Сборник статей - Личности в истории. Россия

«Сплю и вижу Никона с Нестором»

В 1803 году указом императора Александра I уже известный в широких кругах писатель был назначен придворным историографом. Новый этап в судьбе Карамзина ознаменовался еще одним событием – женитьбой на внебрачной дочери А. И. Вяземского Екатерине Андреевне Колывановой. Карамзины поселяются в подмосковной усадьбе князей Вяземских Остафьево. Именно здесь, с 1804 по 1816 годы, будут написаны первые восемь томов «Русской истории».

В советское время здание усадьбы было переоборудовано под дом отдыха для партработников, а экспонаты из остафьевской коллекции передали в московские и подмосковные музеи. Недоступное простым смертным учреждение открывалось для посещения всех желающих раз в году, в июне, в пушкинские дни. Но и в остальное время бдительную охрану тревожили непрошенные гости: из разных уголков страны приезжали сюда благодарные люди, правдами и неправдами пробирались на территорию, чтобы «просто постоять» под окнами кабинета, в котором «творилась» история России. Эти люди словно бы спорят с Пушкиным, отвечая спустя много лет на горький упрек последнего в адрес современников: «Никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам».

Петру Андреевичу Вяземскому, будущему члену арзамасского братства и другу Пушкина, было двенадцать, когда Карамзин приступил к писанию «Истории». Таинство рождения «томов» происходило на его глазах и поражало воображение юного поэта. В кабинете историка «не было шкапов, кресел, диванов, этажерок, пюпитров, ковров, подушек, – вспоминал позже князь. – Письменным столом его был тот, который первый попадется ему на глаза. Обыкновенный небольшой из простого дерева стол, на котором в наше время и горничная девушка в приличном доме и умываться бы не хотела, был завален бумагами и книгами». Жестким был и распорядок дня: ранний подъем, часовая прогулка в парке, завтрак, и дальше – работа, работа, работа… Обед порой откладывался на поздний вечер, а после историограф еще должен был подготовиться ко дню следующему. И все это в одиночку нес на своих плечах уже немолодой и не пышущий здоровьем человек. «Постоянного сотрудника даже и для черновой работы не было. Не было и переписчика…»

«Ноты „Русской истории“ – отмечал Пушкин, – свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению». Действительно, в тридцать восемь не многие решатся оставить весьма успешное поприще литератора и отдаться туманной перспективе написания истории. Чтобы заниматься этим профессионально, Карамзину пришлось в кратчайшие сроки стать специалистом во многих вспомогательных исторических дисциплинах: генеалогии, геральдике, дипломатике, исторической метрологии, нумизматике, палеографии, сфрагистике, хронологии. Кроме того, для чтения первоисточников требовалось хорошее знание древних языков: греческого, старославянского – и многих новых европейских и восточных.

Разыскание источников отнимает у историка много сил. Помогали друзья и люди, заинтересованные в создании истории России: П. М. Строев, Н. П. Румянцев, А. Н. Мусин-Пушкин, К. Ф. Калайдович. Письма, документы, летописи подвозили в усадьбу «возами». Карамзин вынужден был спешить: «Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли Бог даст довершить мой труд…» Бог дал – «История» состоялась. После выхода в 1816 году первых восьми книг в 1821 году появился девятый том, в 1824-м – десятый и одиннадцатый; а двенадцатый вышел посмертно.

«Орешек не сдавался»

Эти слова из последнего тома, на которых смерть оборвала труд историка, с легкостью можно отнести и к самому Карамзину. Какими только эпитетами не наградили впоследствии его «Историю» критики: и консервативная, и подлая, и нерусская, и ненаучная! Предполагал ли Карамзин подобный исход? Наверное, да, и слова Пушкина, назвавшего труд Карамзина «подвигом честного человека», не просто комплимент историку…

Справедливости ради – были и похвальные отзывы, но дело не в этом. Выдержав суровый суд современников и потомков, труд Карамзина убедительно показал: безличной, безликой, объективной истории не бывает; каков Историк, такова и История. Вопросы: Зачем, Как и Кто при написании истории – неразделимы. Что вложит в свое произведение автор-Человек, то и получит в наследство читатель-Гражданин, чем требовательнее к себе автор, тем большее число людских сердец он сможет пробудить. «Граф Истории» – не оговорка малограмотного слуги, а удачное и очень точное определение аристократичности нрава «последнего летописца» России. Но не в смысле знатности происхождения, а в изначальном смысле слова aristos – «лучший». Становись сам лучше, и не будет тогда так важно, что выходит из-под твоих рук: творение окажется достойным творца, и тебя поймут.

«Жить есть не писать историю, не писать трагедии или комедии, а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его источнику; все другое, любезный мой приятель, есть шелуха: не исключаю и моих осьми или девяти томов». Согласитесь, подобные слова странно слышать из уст человека, отдавшего написанию истории более двадцати лет жизни. Но удивление пройдет, если внимательнее перечитать и «Историю», и судьбу Карамзина или же попробовать следовать его советам: жить, любя добро и возвышаясь душою.

Литература

Н. Эйдельман. Последний летописец.

Ю. Лотман. Сотворение Карамзина.

П. А. Вяземский. Старая записная книжка.

Порой оценка автором своего произведения не совпадает с мнением читателей. Но ведь не до такой же степени! Эту книгу Гоголь считал своей «единственной дельной книгой», а ее дружно и страстно осудили и враги, и друзья, она оставалась «нон грата» и в царской, и в советской России. Почему?

Первый удар нанесла цензура: пять статей-глав были сняты, другие – сокращены и искажены. «Связь разорвана. Книга вышла какой-то оглодыш», – жалуется Гоголь. То, что ему было так важно донести до читателя, оказалось теперь «дико и непонятно».

Однако удар со стороны читателей и критики оказался куда сильнее. Не было в России партии, группы или персоны, не бросившей в Гоголя камень. П. А. Вяземский писал С. П. Шевыреву: «Наши критики смотрят на Гоголя, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи».