Олег Нечипоренко - КГБ и тайна смерти Кеннеди

Единственной мебелью в комнате была узкая кровать и электрическая лампа. Летом в комнате было очень жарко».

Действительно, трудно себе представить условия более спартанские, чем были созданы для АЕФОКСТРОТА кураторами из ЦРУ.

Такие действия ЦРУ по отношению к своему добровольному помощнику можно оценить по-разному. Все зависит от того, какие критерии положить в основу оценки. С точки зрения гуманизма — бесчеловечно. С позиций прав человека и юстиции — беспредел.

С профессиональной точки зрения — единственно правильный ход в той конкретной ситуации. Это мнение мое, как бывшего офицера разведки. Обычно, анализируя прошлые действия и зная их результат, мы нередко заявляем: «Нет, лучше было сделать так». Но даже сейчас, спустя 30 лет после тех событий, я не вижу альтернативы оперативным мерам, принятым нашими противниками в сложившейся обстановке. Попробую объяснить, почему я так считаю.

Пока перебежчик оставался на воле и постоянно находился в объятиях зеленого змия, работа с ним была бесполезна. Кроме того, он вскоре вообще мог впасть в состояние белой горячки и потерять человеческий облик. Поэтому представляется очень весомым аргумент, высказанный Р. Хелмсом в 1978 году в комиссии Конгресса, о терапевтическом эффекте изоляции, или, как пошутил по этому поводу один известный американский писатель, «создания отделения Общества анонимных алкоголиков в штате Виргиния».

Контрастный переход от доброжелательности к резко враждебному отношению в условиях заключения при угнетенной психике после прерванного затяжного запоя мог привести к «крушению» его легенды, если он действительно был бы подставой КГБ. Накопление информации в ходе систематических допросов с пристрастием, при которых ему задавались повторяющиеся и разнообразные вопросы на одну и ту же тему, тоже позволило бы проверить его легенду на прочность.

Изоляция обрывала связь между участниками (Центр — подстава) предполагаемой операции КГБ и лишала возможности ее корректировки и развития в нужном направлении.

Исключалось его бегство обратно, будь он подставой или искренним, но разочаровавшимся предателем.

Перебежчик становился недоступен ни для возможных враждебных акций со стороны КГБ (если он искренний изменник), ни для дотошных журналистов.

Заканчивая свои доводы в пользу принятой меры в отношении Носенко, хочу подчеркнуть, что, когда речь заходит о профессиональных, то есть технологических приемах деятельности спецслужб, включая разведку, надо иметь в виду, что они не всегда сочетаются с понятиями «гуманизм» и «законопослушание».

Кстати, в моей оперативной практике был похожий случай. Работа с перебежчиком из одной западной спецслужбы строилась по принципу «пятьдесят на пятьдесят» и скорейшего утоления информационной жажды. Вскоре в результате использования других возможностей стали очевидны мотивы его действительно добровольного перехода на нашу сторону. Но наряду с этим сообщаемые им сведения носили очень дозированный характер и явно не соответствовали его осведомленности. Прогресса в информационной отдаче не наблюдалось, и это нас весьма нервировало. Ведь как только противник узнает о том, что носитель секретов стал перебежчиком, он немедленно примет меры, чтобы сделать информацию, которой тот обладает, как можно более бесполезной для нас, что ставит под угрозу безопасность наших разведчиков, а иностранным агентам грозит лишением свободы, а то и жизни. Особенно обидно, когда носитель секретов сидит перед тобой и выталкивает их из себя, несмотря на все твои старания, в час по чайной ложке. Сидишь, улыбаешься ему — он ведь доброжелатель, а хочется крикнуть: «Давай быстрей, там моих друзей, может быть, уже обкладывают!» Мы наконец не выдержали и предложили руководству вариант, правда, не такой жесткий, как у ЦРУ с Носенко, но тоже с изоляцией и не с опросами, а с допросами. Высокое начальство думало, думало, но предложение не приняло. Постепенно источник «раскочегарился», но оперативная ценность информации за это время уменьшилась.

Однако вернемся к рассмотрению событий, происходивших на разных сторонах известного треугольника. Более двух месяцев изоляции и строгих допросов не дали ожидаемого эффекта. Носенко не раскалывался, упорно стоял на своем в вопросе о негативном отношении КГБ к Освальду в период его пребывания в СССР, но в то же время путался в деталях собственной биографии и давал противоречивые ответы на конкретные вопросы по оперативному делу Освальда, которое якобы вел. Правильное тактическое решение не срабатывало, поскольку осуществлялось в рамках изначально ошибочной стратегии. Подробнее на этом остановлюсь ниже.

Время бежит неудержимо, уже вторая половина июня. Президентская комиссия по расследованию должна завершить свою работу в сентябре, таково указание президента, ибо в ноябре состоятся президентские выборы. Но один из главных вопросов — об участии иностранных государств в покушении — далек от выяснения. В увязке с ним белыми пятнами остаются и вопросы о том, что делал Освальд в Советском Союзе и зачем посещал советское и кубинское посольства в Мексике за два месяца до убийства. А здесь вот он, важнейший свидетель, вроде владеющий этой информацией, но никто не может взять на себя смелость и ответить, кто он — доброжелатель или дезинформатор.

Трудная миссия выпадает на долю одного из руководителей, Р. Хелмса. 24 июня он в приватном порядке встречается с председателем президентской комиссии Э. Уорреном и предупреждает его, что предмет разговора составляет государственную тайну, поэтому не должно быть ни записей, ни свидетелей беседы.

Хелмс объясняет, что в разведсообществе [3] Разведсообщество США — объединение 14 ведомств, именуемое также Центральной разведкой. существуют два взгляда («две школы», по выражению Хелмса) на дело Носенко. Одни придерживаются мнения, что он подлинный перебежчик и его информация об Освальде правдива, а другие — что он до сих пор агент КГБ и, действуя по инструкциям последнего, должен ввести комиссию в заблуждение относительно деятельности Освальда в Советском Союзе (впредь я буду именовать представителей этих двух школ «верующими» и «неверующими»). Далее Хелмс заявил, что ЦРУ не может высказаться определенно, какая из точек зрения правильна (эти разногласия среди занимающихся делом Носенко именно в ЦРУ и существовали, из разведсообщества к нему было допущено только ФБР, сотрудники которого, включая директора Гувера, однозначно придерживались первого взгляда), и не сможет разрешить этот вопрос до опубликования отчета комиссии. На вопрос Уоррена, как быть с меморандумом, полученным из ФБР, где такие проблемы не затронуты, Хелмс спокойно ответил, что он может говорить только за ЦРУ, и повторил, что не может однозначно сказать, кем является Носенко — доброжелателем или подставой КГБ. Весьма удрученный и озадаченный Уоррен в тот же день созвал рабочее совещание комиссии, на котором в конфиденциальном порядке обсуждался вопрос, возникший в связи с информацией Носенко. Было принято первое кардинальное историческое решение комиссии, что Носенко не будет свидетельствовать перед комиссией и не будет проинтервьюирован никем из ее членов. Меморандум ФБР не будет опубликован в материалах комиссии, а будет направлен в Национальный архив на хранение.