Олег Смыслов - Генерал Слащев-Крымский

— Я прошу вас быть со мной совершенно откровенным, — начал он, когда мы расположились друг против друга на диванах. — Обещаю вам, что для вас ваша откровенность не будет иметь никаких плохих последствий и всё, сказанное вами, останется между нами.

Он говорил со мной тоном милостивого монарха, подбодряющего ошеломлённого его величием подданного.

Эта мысль, пришедшая мне тогда в голову, невольно заставила меня улыбнуться.

— Что вы, Бог с вами, генерал, — ответил я добродушно, — я привык всегда откровенно высказывать свои мысли и никакой тайны я из них делать не намерен.

Слащов, увидав перед собой вместо робкого подданного добродушного дядюшку, сразу перешёл на более простой разговорный тон и спросил:

— Скажите, пожалуйста, что это у вас за разговоры такие происходят в думе? В чём дело?

Я рассказал ему содержание моего доклада об автономии Крыма и стал объяснять, какие причины побудили меня выступить с соответствующим докладом.

Говорил я довольно долго.

Слащов, старавшийся вначале слушать меня внимательно, под конец заскучал и, видимо, был рад, когда я кончил свою лекцию.

— Значит, это у вас тут сепаратизм?

— Нет.

— Ну хорошо, я удовлетворён. А скажите, я слышал, что у вас решили какой-то совдеп устроить. Верно это?

Я рассказал о постановлении губернского избирательного съезда.

— Ну как же вы считаете, нужно мне узаконить существование этого учреждения?

— Избави Бог.

— Так, значит, разогнать?

— И этого не нужно. Учреждение это мёртворождённое и умрёт собственной смертью. Если же вы будете его разгонять, то только заведёте смуту у себя в тылу, смуту ненужную и вредную.

— Ну хорошо. Будь по-вашему.

Слащов задумался и вдруг, весело подмигнув мне, спросил:

— А что бы сказали вы, если бы я приехал к вам на заседание этого совдепа?

— Что ж, отлично, приезжайте и вы убедитесь сами, что я вам дал хороший совет.

Затем мы условились, что я переговорю с членами комитета (кажется, это учреждение было названо каким-то комитетом), и если они выразят желание видеть Слащова на ближайшем заседании, то извещу его телеграммой. Прощались мы приятелями.

Провожая меня к выходу, он вдруг весело обратился ко мне:

— А знаете, я везу с собой шесть большевиков.

— Каких большевиков?

— А видите ли, в Севастополе сейчас неспокойно. Идёт сильнейшая большевистская пропаганда и подготавливается забастовка. Вы понимаете, что положение на фронте очень серьёзно и малейшие волнения в тылу могут погубить всё дело обороны Крыма. Вот я и решил арестовать главных севастопольских смутьянов, которых мне там указали. Теперь я их везу с собой на фронт.

— Зачем же вы их везёте?

Слащов засмеялся и, почуяв в моём вопросе некоторую тревогу, успокоительно ответил:

— Вы думаете, что я их расстреляю. Вот и ошиблись. Я их просто велю вывести за линию наших позиций и там отпущу на все четыре стороны. Если они находят, что большевики лучше нас, пусть себе у них и живут, а нас освободят от своего присутствия».

Третью встречу со Слащёвым Оболенский описывает не менее красочно:

«Заседание в помещении городской управы по категорическому требованию Слащова было закрытое. Оно только что началось, когда в зал вошёл своей виляющей походкой генерал Слащов в сопровождении губернатора и полицмейстера.

Слащов был слегка выпивши, но обратился к собранию с довольно связной и неглупой речью, приблизительно следующего содержания: армия, которой он командует, не обычная дисциплинированная армия нормального времени, эта армия «революционная», легко возбудимая, способная при подъёме настроения на геройские поступки, но подверженная также унынию и панике. Для такой армии особенно важно спокойствие в тылу, ибо каждое волнение в тылу влияет на её настроение. К собранию он обратился с просьбой повлиять на спокойствие тыла и тем помочь армии исполнить свой долг.

Произнеся эту речь, Слащов расположился за столом и, развалившись в небрежной позе, почти лёжа на диване, стал попыхивать трубочкой, пуская из неё густые клубы дыма. Один из местных эсеров взял слово и в очень тягучей речи, подбирая осторожные и округлённые выражения, стал излагать Слащову целый ряд претензий на поведение войск, действия администрации и т. д. Слащов, лёжа на столе, прерывал оратора короткими и резкими замечаниями.

Диалог этот производил чрезвычайно комичное впечатление. Казалось, эсеровский оратор — не революционер, говорящий с генерал-губернатором, а лидер умеренной партии в парламенте, речь которого прерывается резкими выкриками революционера — Слащова.

— Не могу указать, — говорит оратор, — что воинские части не всегда ведут себя как следует…

— Грабят, — кричит с места Слащов, — это я знаю и принимаю меры, сколько могу.

— Власть, опирающаяся на доверие населения…

— Ну это пустяки, когда нужно бить большевиков…

— Раздаются жалобы на злоупотребления администрации…

— Назовите их, и я с ними живо расправлюсь.

И всё в таком же роде. Эсеровский оратор, очевидно, заранее подготовивший длинную парламентскую речь-запрос, совершенно был сбит этими короткими, развязными репликами Слащова. Поминутно прерываемый то сочувственными («верно», «правильно») или протестующими («вздор», «чепуха» и т. п.) замечаниями, он путался и мямлил.

Совершенно было неожиданно отношение Слащова к той части речи оратора, в которой он жаловался на безобразия, творившиеся карательным отрядом, в помощь полиции сформированным местными землевладельцами.

— Этому безобразию будет положен конец, — заявил Слащов, — я их пошлю на фронт.

— Но, ваше превосходительство, — скромно возразил губернатор, — отряд приносит огромную пользу и поддерживает порядок в тылу.

— Для этого у вас есть полиция, а отряд этот восстанавливает крестьян против помещиков. Это безобразие. На фронте он будет полезнее. А землевладельцы, которых мои войска защищают от большевиков, пусть его продолжают содержать… Ну-с, — и он снова стал слушать оратора…

Прощаясь со Слащовым, я у него спросил, признаёт ли он, что я был прав, когда советовал ему не разгонять этого совсем не страшного учреждения.

— Да, вы были правы. Если будет нужно, я всегда готов приехать на такое заседание.

Однако, насколько помню, это было первое и последнее заседание комитета. Как я и ожидал, он отцвёл, не успевши расцвесть.

Больше мне не приходилось встречаться со Слащовым…»

Митрополиту Вениамину (Федченкову) также доводилось встречаться со Слащёвым не однажды. Безусловно, его не мог не заинтересовать этот молодой генерал, имя которого было известно в Крыму едва ли не каждому…

Якова Александровича он называет «интересным человеком, полусказочного калибра»: