Александр Панцов - Дэн Сяопин

После этого в течение марта Мао провел четыре совещания с членами и нечленами Политбюро и Секретариата ЦК, на которых вновь и вновь обсуждал разоблачение Сталина. Чувствовалось, что вопрос задел его за живое. А как же иначе? Дело-то касалось не только покойного «отца народов», но и самого сталинского социализма, построение которого в Китайской Народной Республике близилось к завершению. Безрассудная речь Хрущева разрушала основы модели, нанося тяжелейший удар по авторитету всех компартий социалистических стран, в том числе китайской, так как ни одна из этих организаций не могла существовать без культа личности. Все они являлись партиями вождистского типа, строились на ленинских принципах жесточайшего централизма и представляли собой структурообразующие элементы тоталитарных систем. Непосредственным образом хрущевский доклад подрывал и культ «великого кормчего», раздувавшийся в Китае не меньше, чем культ Сталина в СССР.

Последнее обстоятельство особенно волновало Мао. В голову приходили разные мысли, одна тревожнее другой: «Как воспримут осуждение культа личности Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, другие соратники? Не используют ли доклад Хрущева для дискредитации его, Председателя? Не окажется ли среди них такой же коварный человек, как Хрущев, изменивший своему вождю и учителю?»

Внешне все члены ареопага были горой за Мао Цзэдуна, но кто знал, что творилось в их душах? Хрущев-то тоже смотрел Сталину в рот, когда тот был жив. Узнав, что Чжу Дэ в Москве не разобрался в сути хрущевского доклада, Мао пришел в ярость. «Чжу Дэ ничего не понимает. И на Хрущева, и на Чжу Дэ нельзя положиться», — заявил он 132.

Вечером 12 марта Мао собрал расширенное заседание Политбюро, на котором Дэн еще раз рассказал о XX съезде — теперь уже всем членам руководства наряду с некоторыми другими ответственными работниками 133. К тому времени руководители китайской компартии уже смогли ознакомиться с текстом доклада, который специально для них был переведен и распечатан сотрудниками информационного агентства Синьхуа (Новый Китай), использовавшими английский перевод, опубликованный 10 марта в газете «Нью-Йорк таймс». Этот последний был, в свою очередь, выполнен с русского текста, полученного сотрудниками Сиэн-эн по своим каналам в Варшаве. Вот уж заварил кашу Хрущев! Весь мир заставил охотиться за своим докладом!

На расширенном заседании Политбюро Мао спокойным голосом объявил: «С одной стороны, сделав секретный доклад, осуждающий Сталина, Хрущев снял крышку [чтобы выпустить пар]. Это хорошо. Но с другой стороны, он наделал дел, да так, что весь мир содрогнулся… Неправильно, что по такому большому вопросу, относительно такой важной международной личности не посоветовались со всеми партиями. Ведь факты говорят о том, что в компартиях всего мира возник хаос… Я раньше думал, что Хрущев неординарный человек, довольно живой… Но сейчас увидел, что он немного страдает эмпиризмом. Придя к власти, он нуждался в нашей поддержке, [именно] поэтому улучшил советско-китайские отношения».

Все присутствующие согласились, а Дэн добавил: «КПСС по существу не отказалась от своего великодержавия. Они сделали секретный доклад, но перед этим ни к кому не обратились. Ознакомили [с ним] один раз и на этом поставили точку». В великодержавии обвинили Хрущева и Ван Цзясян, и Ло Фу (последний исполнял тогда обязанности первого заместителя министра иностранных дел).

В конце заседания, однако, Мао попросил всех еще раз подумать, как все-таки отнестись к такому большому вопросу, как осуждение культа личности 134. И следующую встречу, 19 марта, начал словами: «У меня в целом впечатление довольно сумбурное, а как вы думаете, не знаю». После чего стал внимательно слушать выступавших, прихлебывая жидкую рисовую кашу из фарфоровой чашки, так как не успел позавтракать. «Я прочитал секретный доклад Хрущева с „головы до хвоста“, но не потерял аппетит», — пошутил он 135.

Взяв слово, Дэн заявил: «В докладе речь главным образом идет о характере Сталина, но нельзя говорить, что в такой большой стране, в такой большой партии в течение такого большого периода из-за характера одного человека был допущен ряд ошибок» 136. Как видно, Дэн искусно выводил из-под удара не только Сталина, но и самого Мао Цзэдуна. Ведь по его словам получалось, что вождь вообще не может нести персональной ответственности за ошибки и преступления, им совершенные; в ответе всегда вся партия, всё руководство. Конечно же Мао не мог не отметить старания своего выдвиженца. Подход Дэна должен был ему импонировать.

Неплохо для Мао Цзэдуна выступили и Ван Цзясян, и Ло Фу, и особенно Чжоу Эньлай. Они вновь подвергли КПСС резкой критике за ее великодержавие. В отличие от Дэна, правда, они высказали немало претензий и лично к Сталину, главным образом за то, что тот допускал ошибки в руководстве китайской революцией из Москвы. Ван, например, сказал, что и «линия Ли Лисаня, и курс Ван Мина» (псевдоним Чэнь Шаоюя, который он использовал с конца 1931 года) — всё было от Сталина, а Чжоу заявил, что раньше, «говоря о многочисленных ошибках партии, мы не упоминали СССР и обвиняли только себя. Однако на самом деле многие ошибки — отнюдь не наши, а советских коммунистов или руководимого ВКП(б) Коминтерна, [поскольку] прежде китайская партия была зависимой. Сейчас, говоря об ошибках Сталина, надо сказать, что за поражения китайской революции определенную ответственность несет КПСС» 137.

Со всем этим Мао согласился, заметив, что достижения и ошибки Сталина соотносятся как 70 к 30. После этого произнес длинную речь-воспоминание о том, что «хранил в своем сердце в течение шести лет». Мао рассказал о горьких обидах, нанесенных ему Сталиным во время его (Мао) визита в Москву в декабре 1949-го — феврале 1950 года. Тот его долго не принимал, держал на даче почти как арестанта, а потом во время переговоров третировал до такой степени, что у Мао Цзэдуна совершенно расшатались нервы [54] О болезненном состоянии Мао Цзэдуна после встреч со Сталиным красноречиво свидетельствуют личные записи и отчеты его русского врача Л. Мельникова, хранящиеся в РГАСПИ. . Но, рассказав об этом, Мао заметил: «Дождь будет падать с небес. Девушки будут выходить замуж. Что мы можем сделать?» А затем добавил: «В осуждении Хрущевым Сталина есть и хорошее. Хрущев разбил жесткие оковы, раскрепостил сознание, помог нам задуматься над проблемами. Не обязательно строить социализм, полностью опираясь на советскую модель, можно исходить и из конкретной ситуации в собственной стране, выдвинув курс и политику, соответствующую национальным особенностям Китая» 138.

Казалось, всё складывалось хорошо. Но тут выступил Лю Шаоци, который, похоже, заставил Мао насторожиться. Он объявил, что, с его точки зрения, Сталин помимо прочего допустил просчеты во время коллективизации, форсировав темпы кооперирования 139. Вряд ли Лю сделал это без заднего умысла: все знали, как резко Мао только недавно критиковал его за «консерватизм» и «умеренность» в вопросах социалистических преобразований. Так не пытался ли сейчас Лю Шаоци бросить тень на Председателя?