Олег Гриневский - Перелом. От Брежнева к Горбачеву

— Эдуард Амвросиевич, — сказал я, — складывается впечатление, что советское руководство не придает серьезного значения Стокгольмскому форуму. Министры иностранных дел и обороны из разных стран специально приезжали на Конференцию. Месяц назад там выступал заместитель министра обороны ФРГ Лотар Рюль. А из Советского Союза никого.

— Вы что, -хотите, чтобы я приехал в Стокгольм? -х олодно спросил Шеварднадзе. — Вы же знаете мой график — ни в августе, ни в сентябре я не смогу этого сделать.

— Нет, Эдуард Амвросиевич, я не Вас имею в виду. Но почему бы маршалу Ахромееву не приехать в Стокгольм и не выступить на Конференции. Только что Политбюро приняло решение — пойти на инспекцию. Это –исторической важности шаг. Первый раз в своей истории Советский Союз даёт согласие на инспекцию. Ну почему его будет исполнять какой— то безвестный посол, а не крупный политический деятель, Начальник Генерального Штаба, маршал Советского Союза? Его публичное заявление о согласии Советского Союза на инспекцию будет ярким проявлением нового мышления — советские военные предстанут миру в ином свете, чем в Афганистане.

Шеварднадзе слушал с кривой усмешкой, а потом произнес:

— Что ж, идея интересная, очень интересная. Я поговорю с Михаилом Сергеевичем. Пусть маршал поедет и познакомится с Западом. А то сидят в четырех стенах и дальше Финляндии носа не показывают.

В это время в Вашингтоне послы Берри и Хансен докладывали о положении на переговорах в Объединённом комитете начальников штабов. Происходило это в одной из строго защищённых комнат Пентагона. Начальники были явно довольны, что дело идёт к договоренности об инспекции. Но их беспокоило, что американская делегация в Стокгольме слишком уж «зациклилась» на достижении соглашении соглашения и потому готова отказаться от ключевого положения в американской позиции — уведомления о внегарнизонной деятельности. Поэтому напутствие было таким:

— Вы должны добиться уведомления о внегарнизонной деятельности. [171] Беседа автора с Л. Хансеном.

А я всё ждал реакции министра на предложение о приезде маршала Ахромеева в Стокгольм. Прошло два дня — её не было. На третий день вылетел в Лондон, где предстояли консультации в английском МИД. А из Лондона нужно было лететь прямо в Стокгольм на открытие последнего, XII раунда переговоров.

Английская дипломатия недаром считается одной из самых тонких и изощренных в мире. Одного дня переговоров с помощником заместителя министра иностранных дел Тимотти Донтом было достаточно, чтобы убедиться — проблем с внегарнизонной деятельностью не будет. Причем англичане никаких обязательств на себя не брали и громких слов не произносили. Просто я как бы вскользь заметил, что можно было бы учесть озабоченность Запада в отношении инспекции, если строго уточнить, какая конкретно военная деятельность подлежала бы проверке. Понятие внегарнизонной деятельности слишком общо и неконкретно, чтобы быть предметом инспекций.

После этого мы прошлись по конкретным видам уведомляемой деятельности, и когда Т. Донт убедился, что с обеих сторон речь практически идет об учениях, передвижениях и перебросках войск, сказал:

— Чем больше мы спорим — тем меньше разногласий остается.

Казалось бы, общая и ни к чему не обязывающая фраза, но она означала — сделка еще не заключена, но ее условия определены.

Еще более элегантным было обозначение возможной развязки по основному параметру уведомлений — численности войск. Я заявил, что западная позиция (кстати, нигде не произнесенная) в 10 — 12 тысяч человек слишком низка, чтобы быть порогом уведомления. На это Донт задумчиво заметил, что цифра 15 тыс. человек (которую, кстати, тоже никто не выдвигал), слишком велика. Вот и все. Больше мы этой темы не касались. Но обе стороны разошлись с ясным пониманием, что искомый компромисс может быть в пределах 13 — 14 тысяч. Так оно впоследствии и оказалось.

На консультациях в Лондоне был найден подход и к решению третьей важной проблемы — посылке наблюдателей. Начали мы издалека и пришли к выводу, что принципы, на которых должна основываться посылка наблюдателей — это обязательность и необременительность. Как их воплотить на практике? Я предположил, что могло бы существовать два параметра — один для уведомлений, и другой, более высокий, для наблюдения. Донт ответил, что «не исключает разных порогов для уведомления и наблюдения».

Но все это время в Англии меня терзала мысль — приедет Ахромеев в Стокгольм или нет. Поэтому из Лондона я послал в Москву телеграмму:

Учитывая важное политическое значение последней сессии Стокгольмской конференции, было бы целесообразным, чтобы на ее открытие приехал и выступил один из заместителей министра иностранных дел или обороны, например, Начальник Генштаба маршал Ахромеев, который хорошо известен на Западе. Его выступление произвело бы сильный политический эффект тем более, что в нем можно изложить нашу новую позицию в отношении инспекций.

Первым, кто ее прочитал, был наш посол в Лондоне Л.М. Замятин — умный дипломат с огромным опытом. Кем только он не был — и заведующим отделом печати МИД, и директором ТАСС, и заведующим отделом международной информации ЦК, а в этом качестве пресс — секретарем Генеральных секретарей ЦК Брежнева, Андропова и Черненко. Он сразу уловил суть моего послания:

— Ты что, воевать собрался?

— Да, — ответил я.

— Ну что ж, тебе виднее, — и потом, после некоторого раздумья. — Смотри, как интересно получается. Ведь это я тебя тогда спас... И не ошибся выходит... Помнишь?

Еще бы не помнить! На заре дипломатической карьеры, в самом конце 50-х, мы с Владимиром Шустовым [172] Посол В.В. Шустов в последствии стал представителем России при ОБСЕ в Вене. везли дипломатическую почту из Женевы в Москву. Путь наш пролегал через Вену с пересадкой в Цюрихе. Это была рутинная поездка после окончания очередного раунда женевских переговоров по прекращению ядерных испытаний. Мы были молоды, нам хотелось посмотреть мир, и мы с удовольствием брались за такие поручения.

При этом мы играли в настоящих дипкурьеров, которых ждут в пути опасности, похищения и даже перестрелки. В общем, воображали себя легендарным дипкурьером, которому Маяковский посвятил стихи — «Товарищу Нетте — человеку и пароходу».

Однако настоящая опасность поджидала нас с другой стороны. В тот день мы, как обычно, загрузили мешки с диппочтой в поезд на вокзале Карнавен в Женеве. Нас провожало много друзей, с которыми мы только что хорошо отобедали, естественно, с вином и водкой. На дорогу тоже была припасена бутылка. Поэтому, когда поезд тронулся, Володя разлил по стаканам и сказал: