Олег Гриневский - Перелом. От Брежнева к Горбачеву

И только в последнем шестом пункте в общем виде объявлялось о готовности Советского Союза к разработке мер доверия и безопасности в военной области: ограничение масштаба военных учений, уведомление о крупных военных учениях сухопутных войск, ВВС и ВМФ, уведомление о крупных передвижениях войск. Эти меры будут охватывать всю Европу, а также прилегающие морской (океанский) район и воздушное пространство.

Внешне эти позиции Востока и Запада выглядели непримиримыми. Одна сторона настаивала на политических мерах и была готова обсуждать только их. Другая, наоборот, была готова говорить только о военно— технических мерах. Однако в их подходах все же проглядывал небольшой сегмент совпадающих позиций, хотя пока в самой общей и расплывчатой форме. Это — уведомления и направление наблюдателей.

Кроме того, имелась еще и «серая зона», которую нужно было исследовать, и которая тоже могла стать общим полем для поиска соглашений. Это, разумеется, неприменение силы, ограничение военной деятельности, переброска войск, контроль и др.

У меня из головы не выходили слова Громыко относительно «сплава» позиций — неприменения силы с уведомлениями и другими техническими мерами. Что это значит? Москва готова пойти на соглашение в Стокгольме, если Громыко и другим членам Политбюро показать, что Запад согласен на такой «сплав»? Но подготовленный нами еще в декабре проект директив, по сути дела, предусматривал такой «сплав», и не кто иной, как сам Громыко запретил вести переговоры об этом, наложив «табу» на обсуждение военных мер.

На первый взгляд, все это выглядело абсурдом. Но если копнуть глубже, то тут была своя логика. В той обостренной международной обстановке советскому руководству не нужно было соглашение. Тупик в Стокгольме должен стать частью глобальных усилий по дискредитации милитаристской политики США, которая подвела мир к роковой границе ядерной катастрофы. А это, по замыслу кремлевских стратегов, должно было «вздыбить» народные массы на борьбу с американским империализмом и заставить его изменить свой курс в отношении Советского Союза.

Вот с такими исходными данными делегация разрабатывала свою тактическую линию. Конечно, проще всего было бы лечь в дрейф, раз в неделю выступая с погромными речами в отношении агрессивной политики США, и дожидаться, когда подует попутный ветер.

Но мы решили действовать по— другому. Если Москве нужны свидетельства, что возможен «сплав», о котором говорил Громыко, то мы просто обязаны выяснить, готовы ли США, НАТО, нейтральные и неприсоединившиеся страны пойти в конечном итоге на включение в стокгольмский пакет договоренностей также политических мер доверия и каких именно.

Как это сделать?

Есть два пути. Первый — доверительные контакты, когда в ходе долгих бесед за обеденным столом или даже на прогулках осторожно прощупывают позиции друг друга, выясняя примерные границы возможного и невозможного. Но этого мало.

Поэтому второй путь — давить. Буквально по капелькам выдавливать готовность пойти на договоренность о неприменении силы — пусть даже в самом общем виде. Детали сейчас не столь важны — главное определить направление движения. Москве нужно ясно и недвусмысленно показать, что наши политические меры находятся на столе переговоров, они стоят в центре внимания и обсуждаются.

На сочетании этих двух путей и была разработана тактика советской делегации для первой фазы переговоров. Суть ее состояла в том, что мы будем обрабатывать собственное «поле» — то есть из заседания в заседание рассказывать, как прекрасны предложения соцстран о политических мерах доверия. В конце концов Запад не выдержит — кто нибудь да и обругает эти предложения. Но и это хорошо. Мы немедленно ответим в конструктивной форме: вот— де возникло у уважаемого коллеги недопонимание, но мы готовы ему объяснить... Начнется дискуссия, пусть даже полемика, но цель достигнута — политические меры обсуждаются на конференции.

В соответствии с таким замыслом и была построена схема советских выступлений на конференции, к которой нам удалось подключить (тогда еще это было нетрудно) делегации Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Чехословакии и даже Румынии.

На ближайшем заседании с речью выступит член делегации Андропов. Она будет посвящена сакраментальном ленинскому вопросу — «с чего начать?» Ответ будет ясным и четким — неприменение первыми ядерного оружия. В нынешней международной обстановке чреватой угрозой ядерной войны — это основное. Ну и, конечно же, договор о неприменении силы. Но он должен быть как бы на втором плане.

Через неделю выступит руководитель советской делегации только с одной темой — неприменение силы. Никакой критики Запада. Наоборот, его речь должна быть построена в позитивном ключе: нам задают много вопросов, каким может быть международное соглашение о неприменении силы. Какие положения должны быть в него включены? Как они будут соотноситься с уже принятыми обязательствами по Уставу ООН и Хельсинскому заключительному акту? Советская делегация с удовольствием отвечает на эти вопросы.

После этого один за другим выступят Иванов и Кутовой, которые в общих чертах, но резко покритикуют Запад, а потом изложат советский подход к сокращению военных бюджетов и ликвидации в Европе химического оружия.

Под конец настанет черед генерала Татарникова. Он должен как бы помахать морковкой перед лицом изумленного Запада, чуть — чуть приоткрыв советскую позицию по военным мерам. Этим мы хотели показать, что у советской делегации есть кое — что за душой и она будет готова к переговорам по этим мерам, если Запад в свою очередь пойдет на обсуждение политических мер доверия.

В реализации этого плана случилась одна заминка. 9 февраля 1984 года в 16 часов 50 минут умер Андропов. Меня в тот же вечер срочно вызвали в советское посольство. По «соседской» линии туда пришла шифровка о кончине Генсека с просьбой сообщить об этом сыну и проводить его в Москву на похороны.

Страна и весь мир ещё ничего не знали. Радио и телевидение, как ни в чём не бывало, продолжали свои передачи. Грустные мелодии Шопена и Рахманинова начали звучать только с утра 10 февраля. И сразу же поползли слухи: кто? Назывались Д.Ф. Устинов, В.В. Кузнецов, К.У. Черненко... Шведские журналисты откуда — то пронюхали о срочном отъезде в Москву Игоря Андропова. Но в 14 часов 30 минут по московскому телевидению прозвучало торжественное сообщение: «От Центрального Комитета КПСС и Президиума Верховного Совета СССР...»

Борьбы за власть в Кремле, судя по тому, что мне довелось знать, не было. В полдень состоялось заседание Политбюро. Его члены, как обычно, расселись за столом, но председательское кресло пустовало. Запаздывал Устинов. Он стремительно вошёл в зал и сразу же сказал, обращаясь к Черненко: