Леонид Пивер - Воспоминания провинциального телевизионщика

Интересно, до каких пор человек не задумывается о том, что однажды ему придется вспоминать? Есть люди, которые вообще не задумываются. Мы сейчас не о них. Но вот что интересно – на телевизионном канале «Культура» есть передача «Линия жизни». И я знаю тех, кто в ней участвует, и тех, кто ее смотрит. Надо ли этим гордиться или достаточно простой констатации, чтобы дать понять, о ком я собираюсь говорить и для кого?…

Линия жизни… Забавно было бы начертить мою собственную. Прихоть ее извилин не выведет даже самый капризный самописец!.. Я и рассказываю о своей жизни, следуя не прямой, а словно скачками-эпизодами, или, как говорят телевизионщики, – наплывами. Профессиональная память кусочками, фрагментами хранит то, что, будучи собрано монтажером в единое целое, становится биографией.

Но слово «биография» звучит скучно. А моя жизнь, поверьте, скучной не была. Судьба растянула ее настолько, что нет уже многих из тех, кто когда-то внимал моим историям. Нет и тех, о ком я говорил и продолжаю говорить… Сейчас их многие уже не знают. Называю своим студентам фамилии – а в ответ:

– Не знаем, но слышали!

Они – слышали, а я – видел, общался, работал. Так и подмывает сказать – «творил», но чем тогда занимались они – талантливые и выдающиеся, народные и всенародные?… Это я пытаюсь шутить, конечно же. Возможно, чувство юмора с годами немножко и притупляется, но жизнь, как оселок, его постоянно правит.

Вот иду недавно мимо знаменитой бани на Краснознаменной… Замечаю – что-то в ее облике изменилось. У захудалого обшарпанного здания стали проступать архитектурные приметы. Эпоху назвать сложно, но стиль чувствуется. В чем дело? Присмотрелся внимательнее – нашей бани коснулся технический прогресс: ее облицевали САЙДИНГОМ! Правда, покурить и охладиться посетители, как встарь, выходят на улицу.

На обратном пути я обратил внимание на объявление – шедевр научно-технической революции! Бумага формата А-3, отпечатано на принтере, номер сотового телефона – одиннадцать цифр!.. Даже пахнет свежезаправленным картриджем. И текст:

– Продается КОТЕЖД у пруда!

Какая романтика! Выходишь из «котежда», вдыхаешь свежий воздух и – в ПУРД!

Конечно, это объявление, его оформление говорило об успехах технической революции, но вот культурная революция тут подотстала… Это мне напомнило ситуацию полувековой давности, когда мы, молодые, необученные творческие работники, пришли на телевидение, где царила техника, пользоваться которой мы толком не умели, и нам предстояло вдохнуть в нее жизнь, вложить душу. Я до сих пор благодарен молодым тогда инженерам-техникам, которые учили нас работать с аппаратурой, дабы сделанное нами не уподоблялось «котежду». Что было вполне вероятно, потому что наш технический уровень в то время оставался на уровне понимания слова «полупроводник» – для многих из нас это был один проводник на два железнодорожных вагона…

Давным-давно на вопрос:

– В каком году вы родились?

Я отвечал:

– Спустя десять лет после залпа крейсера «Аврора».

Мне казалось, что таким образом вписываю себя в историю страны. Шли годы.

– Какой еще залп? – стали возникать мысли. – Всего-то один выстрел!.. Да и в истории страны, как выяснилось, столько всего неопределенного…

Бежали годы. О дате рождения меня стали спрашивать реже. Но думать о ней я стал чаще. Что такое история страны? Я работаю на телевидении и знаю, как эта история пишется. Вот всемирная история – другое дело! Особенно всемирная история искусства.

Теперь на коварный вопрос любой анкеты я отвечаю:

– Родился в тот год, когда «великий немой» заговорил!

Да, именно в 1927 году вышел первый звуковой фильм! Просто так совпало. Но теперь мне кажется, будто это не было простым совпадением.

Я с детства знал… Нет, даже не знал – какие уж там знания в малолетнем возрасте! Хотя, с другой стороны, в детстве нас переполняют такие знания, о которых в зрелом возрасте лучше забыть. В общем, я предчувствовал, что моя жизнь будет связана с искусством, театром.

Хорошо помню довоенную школу в родном Артемовске на Украине. И хотя школа носила имя великого русского писателя Максима Горького, преподавание велось на украинском языке. Зато в другой школе – имени Тимирязева – учили на русском. Я до сих пор не знаю, почему так договорились Климент Аркадьевич и Алексей Максимович. Но учеником третьего класса я пришел в драматический кружок. Кружковцы ставили пьесу «Юный Тарасик», посвященную Шевченко. Нет, не знаменитому футболисту украинской сборной, как может подумать молодежь, а светочу украинской поэзии Тарасу Шевченко. Ну, я думал, что придется делать что-то малозаметное, незначительное… А меня назначили на главную роль – самого Тарасика Григорьевича Шевченко! Я и сейчас-то похож на кобзаря только отчеством, а уж в детстве…

Я говорю:

– Вы шо!

И аргументирую на суржике – причудливой смеси украинского и русского языков. Мне казалось, так поймут и те, кто ходит «на Горького», и те, кто протирает штаны «в Тимирязеве».

А они на том же диалекте, чтобы понял я:

– Пивер, да вы шо! У вас такой голос хороший!

Так началась моя театральная карьера. И мне до сих пор жаль, что Ленина маленьким изображали часто, а Шевченко-малыша – редко. Ведь какая «модель» в Артемовске была!..

А потом мое театральное детство прервала война. И наступила смена декораций. И смена жизненных реалий тоже.

Наша семья эвакуировалась в Челябинск. Честно говоря, про этот город тогда мало кто знал. Но именно Челябинск спас тысячи, сотни тысяч людей. И меня тоже. Я хорошо помню гостиницу «Южный Урал», которая тогда была единственной. Помню заполненные людьми коридоры, номера, коптящие примусы… Хотя, возможно, все это лучше забыть. Но доброта, человеческое участие – не забываются.

Впрочем, военная година слишком грустна для того, чтобы занять значительное место в книге, которую так хочется сделать веселой. Возможно, когда-нибудь, став «зрелым писателем», я напишу и о тех суровых годах…

А пока дозреваю, могу сообщить, что в пятьдесят седьмом году, как шутят дикторы, прошлого столетия, я уже состоял внештатным фотокорреспондентом областной газеты «Сталинская смена». Довелось мне поработать фотографом и в Челябинском медицинском институте, где я дружил с будущим «ожоговым Елизаровым» Романом Лившицом, тогда студентом. Ему еще предстояло стать спасителем для сотен пострадавших в Ашинской трагедии.