Николай Рерих - Листы дневника. В трех томах. Том 3

А теперь Ваше прискорбное письмо от 12 Марта. В какой мир жестокости, невежества, вандализма ввергается человечество! Телеграммы Вашей мы вообще не получили — это лишь доказывает, во что превратилась почта. Кто бы мог думать, что Канзас-Сити окажется рассадником вандализма. При этом произошел акт антирусский. Русофобия! Чем плохи Верещагин, Анисфельд? Ведь "Властитель ночи" была жертвованная картина. Помните, как школьная молодежь трогательно провела это приобретение, и вот результат! Следовало бы Вам запросить этот "музей" о его деяниях. Уничтожение русского отдела напоминает вандализм 1906 года в С. Луи, где пропало 800 русских картин. Значит, за 40 лет Культура не проникла. Прискорбно! Где уж тут покупать, когда каждый доллар на счету. К Гус[еву] нечего ездить — без последствий. Напрасно тратились на посылку — разграбят по пути. Вообще, худо в мире. Воображаем, как тяжко Дедлею среди антикультурных двуногих. "И это пройдет"! Пройти-то пройдет, но когда и как? Давно ли Грабарь писал: "У нас шибко говорят о Твоем приезде", но что-то случилось у них, и письма его говорят о всяких посторонних предметах. Вероятно, происходит какой-то кризис, и Вы правильно слышите о нужде, чуть ли не о голоде. Со всех концов о том же самые различные люди. "И это пройдет"? От Святослава была телеграмма — просит прислать побольше новой брошюры "Знамени Мира", и в тот же день пришло от Катрин четыре пакета. Один из них, не вскрывая, с тою же почтой послали в Дели. Большое спасибо! Брошюра пригодится на Азийской конференции. Спасибо за холст! О прошлой посылке я писал Вам, и Вы сожалели, что качество оказалось плохим. Что делать, если лучшего нет. Обнищало человечество. Какая-то эпидемия убожества. И так повсюду!

Точно бы мы в Тибете — столько дней были отрезаны сообщения. Прошлое мое письмо к Вам много дней ходило на почту и возвращалось — нет приема. А тут спешные сообщения: "Вся Индия Изящных Искусств Общество" в Дели единогласно избрало председателем конференции искусств. Хорошо, но как тут ехать, когда все пути расстроены, и конца краю не видно. А вот и Гранд Гиньоль! Из Лондона радио сообщает о Москве, что еще один из недавно назначенных министров устранен за негодностью. Спрашивается, кто же в Москве назначает негодных министров? Кто же устраивает всемирное позорище, чтобы Лондон ухмылялся. И еще радио из Лондона. В Германии, в русской зоне, запрещена Армия Спасения, ибо она имеет вид военной организации и носит форму. Всякий видавший престарелых девиц в допотопных шляпах будет хохотать, узнав, что они похожи на военную организацию. Гранд Гиньоль! В Москве новый закон, запрещающий всем сов[етским] гражданам жениться на иностранках! Свобода!!

В "Новом Мире" (Москва, № 3, 1946) вдумчивая статья Караваевой "Люди и встречи". Она описывает посещение мастерской Пикассо:

"Посреди комнаты — отформованная в гипсе статуя в натуральную величину: мужчина, прижимающий к груди ягненка. Все в этой фигуре как бы обнажено и вместе с тем искривлено — кажется, все мышцы лица, шеи, руки, спины сдвинулись с мест, назначенных им природой, и словно разлагаются на глазах. Еще ужаснее показалась мне отлитая из бронзы огромная женская голова, которой впору было бы находиться на теле кариатиды. И эта бронзовая голова будто распадалась на свои составные части. Глаза выскочили из орбит и, потянув за собой зрительный нерв и все мышцы глаза, так и застыли на лету, похожие на две трубки с шариками на концах; нос, далеко высунувшийся вперед, напоминал уродливый нарост; грубые, раздувшиеся губы; толстые, будто вздыбленные пряди волос, похожие на растревоженные лопатой слои сырой, тяжелой земли… Мы поднялись по деревянной лестнице в живописную мастерскую Пикассо. Такая же большая, светлая и простая комната, только без длинного стола. Много полотен, особенно — натюрмортов… Какая угнетающая нарочитость!.. На натюрмортах несколько чайников — металлические чайники почему-то с продавленными боками, а грязно-сизый блеск металла в этих вмятинах сгущается в мрачное пятно… Какие-то некрасивые кувшины и чашки, вялые, растрепанные, словно вытащенные со дна подвалов овощи; селедочные хвосты, осколки зеркал, измятые жалкие цветы, будто подобранные на мостовой, — что это? Горечь? Ирония? Образно-пессимистическое утверждение, что в каждодневной жизни, окружающей человека, нет ничего достойного отвечать его стремлениям?..

Посреди комнаты большое полотно — трудно сказать, завешено оно или нет, потому что вообще… трудно понять, что тут изображено. Общий тон картины голубой, заставляющий вспомнить о колористических увлечениях Пикассо в начале 900-х годов: "голубой" и "розовый" периоды.

Голубому тону подыгрывают белые и серые тона. Напряженно вглядываясь в это нагромождение больших и малых кубов, различаешь борющиеся фигуры, видишь кого-то нападающего, кого-то лежащего, чей-то кулак, сжимающий нож. Странно, от этой чрезмерно усложненной, стиснутой в пределах трех красок живописи, веет трагической наивностью — больше того: каким-то, если можно так сказать, тупиком внутреннего зрения… Рядом с голубым полотном стоит другое, поменьше: "Мать и дитя". Сочные, полнозвучные краски; синее, зеленое, малиновое, черное, коричневое, желтое, розовое. Мать — розоволицая голова, напоминающая разрисованную… дыню, лежащую на боку, — мать обнимает дитя. У дитяти голова представляет собой тоже разрисованную дыню меньшего размера. И во всем остальном это невероятное, бессмысленное, как ярко раскрашенный приснившийся кошмар, существо повторяет фигуру так называемой матери: те же остановившиеся шарики глаз, вывернутые губы, перекошенные черты лица, те же бесформенные руки и ноги, похожие на тяжелые ласты морских животных.

И будто близкая им родня, повторяет их своими красками и самой изобразительной манерой третье большое полотно: "Дама в синей шляпе"… Это телесно-розовое и синее так же могло бы радовать глаза чистотой и сочностью тона (как и только что описанные "Мать и дитя"), если бы не зрелище распада, которому служат эти краски. "Дама в синей шляпе" представляет собой как бы апогей всех уродств, смещений, всего антижизненного и обессмысленного, что довелось мне увидеть здесь. Лицо дамы будто рассекли надвое, а потом плохо приставили половинку к половинке, один глаз выше другого, розовый нарост носа с черными рваными ямами ноздрей перекошен и страшен; вместо рта малиновые кусочки рассеченных губ — одна выше другой. Я смотрю в черные маслины глаз дамы в синей шляпе — и мне вдруг становится горько и досадно… Я сейчас вам покажу кое-что… это все карандаш…

Он быстро вернулся, неся большую синюю папку. Положил ее на пол, развязал и, придерживая ее левой рукой, поднял правой рукой большой лист ватмана… и мы ахнули. Этот карандашный рисунок перенес нас в совсем иной мир творчества!..