Наталья Первухина-Камышникова - В. С. Печерин: Эмигрант на все времена

Хагену пришлось доказывать на многочисленных примерах, приводя соответствующие ссылки, что «католическая церковь вообще и ирландская в частности никогда не были враждебны Св. Писанию». Затем он описал бедность и лишения, в которых живут редемптористы, их тяжелый труд, отказ от любой мзды. В Кингстоне они «ратовали против пошлой и безнравственной литературы, и вот на них неожиданно пало тяжкое обвинение». Опыт двадцатого века заставляет с неприятным чувством читать о публичной казни любых книг, но Печерина обвиняли именно в религиозном святотатстве. Защитник последовательно, момент за моментом, изложил всю историю сожжения книг, не отрицая показаний свидетелей. Он не отрицал, что по одному экземпляру лежало наверху каждой тачки с привезенными книгами, но указал, что Печерин не оставался все время на дворе, а уходил в дом, и библии были подброшены. Если бы Печерин хотел «путем сожжения протестантской Библии унизить англиканство в глазах кингстоуновского населения, – убеждал Хаген, – он сжег бы не два экземпляра и сделал бы это демонстративно, а не под видом истребления дешевых романов» (Гершензон 2000: 489). Обвинение против Печерина было так же оскорбительно, как и неосновательно.

В какой-то степени Печерину помогла явная предубежденность против обвиняемого обоих коронных судей, Крамптона и Грина. Она была очевидна в постановке вопросов к свидетелям и в отношении защиты, ходатайства которой, явно имеющие прямое касательство к делу, отклонялись. Предвзятость судей была вызовом английскому чувству справедливости. На следующий день защита предприняла смелый шаг – Хаген отказался от вызова новых свидетелей и предоставил суждение о вине или невинности клиента исключительно разуму и совести самих присяжных. Печерин на суде не открыл рта. В заключительном слове судья Грин пытался внушить присяжным уверенность в справедливости обвинения. Присяжные удалились на совещание и через час с небольшим вышли с решением: «Невиновен». Этот суд получил огромный резонанс, приговор «исторг гром рукоплесканий, на улицах Кингстона Печерина приветствовали ликующие толпы народа» (Мак-Уайт 1980: 138). В 1948 году Виктор Франк получил письмо от глубокого старика, который помнил длинную балладу, сочиненную в Дублине по случаю оправдания Печерина, которую напевала ему мать в детстве. Баллада эта даже была напечатана, но помнил он только несколько строк, которые можно было бы передать так:

Отчет в «Таймс» был предвзят и не точен (например, утверждалось, что показания свидетелей защиты и самого Печерина были неубедительны, в то время, как от вызова свидетелей защита отказалась, а Печерин не выступал вовсе). Тем не менее Герцен составил себе мнение на основании этого отчета и неоднократно упоминал участь обезумевшего Печерина, «жгущего Библии в Ирландии». Отчеты о суде печатались не только в Англии и Ирландии, но в Америке и Австралии. Слух дошел даже до родителей Печерина в Одессе. В письме Гершензону капеллан больницы Богоматери Милосердия, в которой Печерин был его предшественником, писал: «Именно этот процесс выдвинул Печерина в общественном мнении [Ирландии]. Все ему сочувствовали; все понимали, что он стал жертвою протестантского озлобления против католицизма» (Гершензон 2000: 491).

После суда популярность Печерина в католических кругах достигла высшей точки. Слава его как проповедника разнеслась по всей Ирландии. Его считали «одним из лучших редемптористских проповедников, когда-либо украшавших собой церковную кафедру» (Мак-Уайт 1980: 139). Доказательством высокой оценки его проповеднического таланта служит тот факт, что в 1856 году будущий кардинал Джон Ньюман, в те годы ректор Католического университета в Дублине, пригласил Печерина произнести проповедь в день Св. Патрика в новой университетской церкви. Такого рода проповеди, произносимые в самый любимый ирландскими католиками праздник, всегда имели характер политического события, поэтому о выступлении Печерина сохранились воспоминания и отчеты. Профессор английской литературы Католического университета Томас Арнольд пишет в своих мемуарах:

В один год в день Св. Патрика (…) на кафедру университетской церкви вышел знаменитый русский миссионер, о. Печерин, и произнес поистине замечательный панегирик святому. Этот иностранец, говоривший по-английски так, что большинство проповедников, для которых английский был родным, могли ему позавидовать, не только проанализировал характер и побуждения Св. Патрика, но описал его деятельность с необычайной и потрясающей душу силой; к тому же он говорил с таким трогательным сочувствием, с такой сердечной искренностью о горькой истории народа, ставшего благодаря религии, ему родным, что вызвал слезы на глазах многих присутствующих (Арнольд 1900: 65).

Нет сомнения, что Печерин заслужил такую любовь и память в народе не просто красноречивыми проповедями, а видимым сочувствием к страданиям бедняков. В начале 1850-х годов народ был еще в подавленном состоянии после пережитой катастрофы голода, но уже в следующем поколении вспыхнула национально-религиозная борьба, захватившая надолго всю Ирландию. Монах, да еще иностранец, должен был оставаться в стороне от политической жизни, но сострадание и негодование трудно скрыть. В архивах Клапама сохранилась запись о том, что «отец Печерин теряет всякое благоразумие, говоря об Ирландии, политике и т. д.», – монастырским начальством поведение Печерина объяснялось приступом мучительного кожного заболевания, обострившегося в декабре 1853 года (Мак-Уайт 1980: 139). В эти первые годы жизни в Ирландии, постоянно наблюдая невероятную бедность и дикое невежество ирландского простонародья, Печерин в какой-то степени предвосхищал будущее русское «хождение в народ». Сталкиваясь с человеческой бедой, он старался оказать конкретную помощь. Как бы к случаю, он рассказывает, как на исповеди «падшая женщина» сказала ему, что только нужда заставляет ее продавать свое тело, и как ему удалось найти ей место прислуги в хорошем доме, хозяйка которого имела причины принять близко к сердцу участь несчастной. Таких примеров в его письмах очень мало, как и любых подробностей ирландской жизни, но о его деятельной и зримой любви к ирландцам говорит недовольство руководителей ордена, находящей ее «предпочтительной и нарушающей принцип апостольской, католической, всеобщей любви» (Мак-Уайт 1980: 139).

Любовь ирландского простонародья придавала смысл существованию Печерина, однако отношения внутри ордена делались все суше и отчужденнее. Узкое образование новых братьев, ограниченность их кругозора вступала все в большее противоречие с высокими идеалами и умственными запросами, приведшими Печерина к католицизму. Вокруг него были уже не европейски образованные священники периода католического возрождения, вроде отца де Гельда, а ирландские католические попы, наспех подготовленные к исполнению определенного круга обязанностей. Кроме того, как и предполагал Герцен в повести «Долг прежде всего», проснулся его «старый враг – скептицизм, чем больше он смотрел из-за кулис на великолепную и таинственную обстановку католицизма, тем меньше он находил веры».