Жюль Ренар - Дневник

«Вот книга, которая достойна Вас, дорогой друг, и я счастлив Вам это сказать».

«Благодарю Вас. Я увезу Вашу книгу с собой в деревню. Я буду читать ее под деревьями на берегу ручья, в окружении, достойном ее».

19 октября. Когда вы краснеете, приятно и грустно смотреть на вас, как на пылающие поленья.

25 октября. В каждой коммуне имеется сейчас фельдшерский пункт; к тому же мы раздаем беднякам хлеб. В Шитри есть бедные люди, но нищих нет. Нищим запрещается выходить за пределы их коммуны. Человек кормится куском хлеба и двумя-тремя орехами. Ко мне как раз явились двое из Сен-Реверьена — слепой, которого привела молодая женщина.

— Но неужели, — сказал я, — ваша жена не может работать, вместо того, чтобы водить вас с утра до вечера?

— Ох, господин мэр, мы бы заработали меньше.

Я все же дал им одно су и приказал больше не появляться, а то велю их задержать. Потом я смотрел им вслед. Я слышал их смех. Это они смеялись надо мной.

27 октября. Нет никакой разницы между настоящей и поддельной жемчужиной. Самое трудное — притвориться огорченным, когда потеряешь или раздавишь жемчужину поддельную.

* Природа не окончательна: всегда можно к ней что-нибудь добавить.

31 октября. «Жюль Ренар, мэр деревни Шомо» — это будет хорошо выглядеть на обложке книги.

1 ноября. Леон Блюм — безбородый юноша, который девичьим голосом может в течение двух часов читать наизусть Паскаля, Лабрюйера, Сент-Эвремона и прочих.

16 ноября. Вчера вечером я заплатил пятьдесят шесть франков пятьдесят сантимов Стейнлену [53] Стейнлен Теофиль Александр (1859–1923) — французский художник и гравер, мастер плаката и карикатуры, сотрудничал в социалистических изданиях, иллюстрировал семь произведений Ренара, которые были опубликованы в газете «Жиль Блас», известна также обложка работы Стейнлена к «Рыжику» Ренара (изд. Фламмарион). за иллюстрации к «Рыжику». Из застенчивости он оставил деньги на маленьком столике, не посмел взять их сразу, чтобы не показаться жадным или наглым. Затем мы разговаривали: наступили сумерки, наконец ночь, а когда принесли лампу, денег не оказалось.

Ни я, ни он не посмели заговорить о них.

26 декабря. Ростан упражняется в своей грусти, словно работает гимнастическими гирями.

…Сара Бернар. Ищу эпитет, чтобы подытожить свои впечатления. Нахожу только «мила». Мне не хотелось ее видеть. Теперь я навсегда разбил смешного кумира, которого я сотворил себе из Сары Бернар. Осталась женщина, которую я считал худощавой, а она оказалась толстой; которую я считал уродливой, а она красива, да, красива, как улыбка ребенка.

Когда Ростан сказал: «Познакомьтесь — Жюль Ренар», — она поднялась из-за стола и заговорила веселым ребяческим, очаровательным голосом:

— Ах, как я рада! Он именно такой, каким я себе его представляла, не правда ли, Ростан? Я ваша поклонница, Ренар.

— Мадам, с изумлением узнаю, что вам могли понравиться сочинения (я так и сказал «сочинения») Жюля Ренара.

— А почему? — спросила она. — Вы, значит, считаете меня дурой?

— Ах, я не то сказал…

— Да что вы!

И она стала подкрашивать губы.

Позже, на лестнице, я понял, как надо было сказать:

«Нет, мадам, я считал вас гениальной женщиной, со всеми вытекающими отсюда неудобствами». Но это, вероятно, было бы еще глупее.

— Я мерзну. Чувствуете? — сказала она и положила руку на щеку Ростана, которого она называет «мой поэт», «мой автор».

— В самом деле, рука ледяная, — сказал Ростан.

Не придумаю, что бы такое сказать! Нет, не так-то легко блеснуть! Я очень взволнован, увлечен, я хочу выказать себя мужчиной.

— Что вы делаете, Ренар?

— Мадам, я только что делал нечто прекрасное: я слушал вас.

— Да вы прелесть! Но что же вы все-таки делаете!

— О! Очень немногое. Пустячки, рассказы о природе, о животных. Они хуже, чем этот, — говорю я, показывая на великолепного пса, которого она называет, кажется. Джем.

И мой бедный человеческий голос тонет в собачьей шерсти.

— Знаете, — говорит она, — на кого вы похожи? Вам уже говорили?

— Да, на Рошфора…

— Нет, на Альбера Дельпи.

— А вы любили Альбера Дельпи?

— Нет!

— О!

— Но вы мне нравитесь. Дельпи плохо кончил. А вы хорошо кончите. Вы уже не можете пойти по ложному пути.

Все вокруг нас были немного удивлены, что Сара Бернар так много мною занимается. Спрашивали: кто это? Некоторые знали, другие — нет.

Я уже чувствую огромную благодарность к ней, желание ею восхищаться, ее любить и боязнь слишком увлечься. Я развиваю перед Ростаном тощую теорийку насчет того, что она внушала мне недоверие и что мне приятно было убедиться, что она мила, да, именно мила.

1 января. Я решил, что наступивший год должен быть особенным годом, а начал я его тем, что проснулся поздно, слишком плотно позавтракал и проспал в кресле до трех часов дня.

2 января. У Сары Бернар. Она лежит перед монументальным камином на белой медвежьей шкуре. У нее в доме вообще не садятся, а возлежат. Она говорит мне: «Сюда, Ренар!» Куда это сюда? Между ней и госпожой Ростан подушка. Не смею сесть на подушку и становлюсь на колени у ног г-жи Ростан, и ноги мои торчат, как у коленопреклоненного перед исповедальней.

Здесь боятся числа тринадцать. Среди гостей Морис Бернар со своей молодой женой, она беременна. Когда переходят в столовую, Сара берет меня под руку. Я забываю вовремя отодвинуть портьеру. Бросаю Сару у первого же стула, а нужно было, оказывается, вести ее дальше, к большому креслу с балдахином. Я сажусь справа от нее и много есть не собираюсь. Сара пьет из золотого кубка. Я не решаюсь открыть рот даже для того, чтобы попросить салфетку, которую у меня забрал лакей, и мясо ем вилочкой для фруктов. Вдруг ловлю себя на том, что на подставку для ножей положил обсосанную спаржу. Заинтриговал меня большой стеклянный поднос: туда почему-то клали салат. К счастью, слева от Сары сидел доктор, неизбежный персонаж в романах, пьесах и в жизни. Доктор объясняет Саре, почему ей слышался сегодня ночью двадцать один удар и почему ее собака пролаяла двадцать один раз.

Обложка книги Жюля Ренара «Естественные истории» работы Тулуз-Лотрека

Затем немного хиромантии: моя планета Луна. Я, оказывается, должен любить луну, говорить о ней, испытывать на себе влияние ее фаз. Действительно, я много говорю о луне, но смотрю на нее редко. В моем мизинце гораздо больше воли, чем логики. Это правда. У Ростана — наоборот. Сара то берет, то отпускает мою руку, белую и пухлую. Но ногти у меня подстрижены плохо. Впервые сегодня я заметил, что они некрасивые и не слишком чистые.