Александр Звягинцев - Жизнь и деяния видных российских юристов. Взлеты и падения

У Рогинского были веские основания опасаться за свою судьбу – Вышинский мог сдать его органам НКВД в любое время, что он и сделал 25 мая 1939 года, направив лично начальнику следственной части НКВД СССР Кобулову строго секретное письмо. Там сообщалось, что в уголовном деле бывших судебных и прокурорских работников Красноярского края имеются данные о принадлежности Рогинского к контрреволюционной организации, якобы существующей в органах прокуратуры, и приложены были протоколы допросов. Кобулов передал эти материалы для проверки своему заместителю Влодзимирскому.

Однако до ухода Вышинского из Прокуратуры Союза ССР Рогинский продолжал выполнять свои обязанности. Дамоклов меч опустился только в августе 1939 года – новый Прокурор Союза ССР Панкратьев нашел уважительную причину для увольнения Рогинского. В приказе было написано следующее: «За преступное отношение к жалобам и заявлениям, поступающим в Прокуратуру Союза ССР, тов. Рогинского Григория Константиновича, несущего непосредственную ответственность за работу аппарата по жалобам и заявлениям, снять с работы заместителя Прокурора Союза ССР». На самом же деле причиной увольнения были не жалобы, а некий мифический «заговор прокуроров», в котором будто бы участвовал и Рогинский. Ирония судьбы – ведь многих он сам отправлял под суд именно по такому же подозрению.

Почти месяц после увольнения Рогинского не трогали. Он жил в Москве, в Старопименовском переулке, вместе с женой Ириной Михайловной и восемнадцатилетним сыном Семеном.

5 сентября 1939 года за ним все-таки пришли. Постановление на арест вынес помощник начальника следственной части НКВД СССР Голованов, завизировал его Кобулов, а утвердил нарком внутренних дел Берия. Санкцию на арест дал Прокурор Союза ССР Панкратьев (он и Берия сделали это задним числом, только 7 сентября). В постановлении отмечалось, что «имеющимися в НКВД материалами Рогинский Г. К. достаточно изобличается как один из руководящих участников антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей в органах прокуратуры».

В отличие от многих политических дел того времени, трагическая развязка которых наступала очень быстро, дело Г. К. Рогинского расследовалось почти два года. Сначала он держался стойко и категорически отрицал какую-либо причастность к антисоветским организациям. Но, судя по всему, на него все время оказывалось жестокое психологическое давление – Григорий Константинович стал проявлять в тюрьме «истерические реакции», что выражалось в плаксивости и боязни ложиться в кровать из-за того, что на него якобы «падают стены и он проваливается в пропасть». В начале января 1940 года Рогинский был осмотрен врачами, и те констатировали: «Душевной болезнью не страдает, но обнаруживает ряд навязчивых ярких представлений неприятного характера, связанных со сложившейся для него ситуацией».

17 января 1940 года состоялась очная ставка Рогинского с одним из основных его «разоблачителей», бывшим прокурором Приморской области А. А. Любимовым-Гуревичем. Григорий Константинович назвал эти показания «ложью и клеветой». Но в тот же день, устав от бесплодной борьбы, он пишет письмо на имя Берии. «Настоящим заявляю, что прекращаю сопротивление следствию и стану на путь признания своей заговорщической работы против Советской власти. Подробные показания дам на следующих допросах. Я должен собраться с мыслями и вспомнить все подробности вражеской работы, как своей, так и своих сообщников». Спустя два дня на этом заявлении появилась резолюция Кобулова: «Т. Сергиенко. Допросить срочно и подробно Рогинского и доложить».

По всей видимости, своим письмом Рогинский хотел добиться небольшой передышки, а вовсе не имел намерения давать развернутые признательные показания – во всяком случае, их в деле нет. А вот в протоколе допроса от 9 марта 1940 года записано: «Участником антисоветской правотроцкистской организации я никогда не был, поэтому виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признаю. Я признаю себя виновным лишь в том, что, работая заместителем Прокурора Союза

ССР, я вместе с другими лицами допустил в своей работе ряд преступных, по существу, антисоветских действий, за которые я должен нести уголовную ответственность».

Далее произошел следующий характерный диалог со следователем:

«Вопрос.В чем же конкретно заключалась ваша антисоветская деятельность в Прокуратуре СССР?

Ответ.Я сейчас не могу дисциплинировать свои мысли для того, чтобы рассказать о всей своей работе. Мне нужно изменить обстановку, тогда я расскажу все о своей преступной деятельности.

Вопрос.Что же вы хотите, выпустить вас на свободу?

Ответ. Япрошу, чтобы меня из внутренней тюрьмы НКВД перевели в другую тюрьму с более облегченным режимом, и тогда я начну давать показания о всей своей преступной работе.

Вопрос.Рогинский, вы государственный преступник, и вам надлежит говорить на следствии не об облегчении тюремного режима, а о своих вражеских делах. Прекратите крутиться и приступайте к показаниям.

Ответ.Прошу мне изменить тюремные условия. Я не в состоянии рассказывать следствию о своих преступлениях.

Вопрос.До сих пор упорно не желаете давать показания, ссылаясь на свое нервное расстройство. Прекратите свои увертки и говорите правду о ваших враждебных делах.

Ответ. Яуже говорил, что при таком психическом состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не могу давать показания о своих преступлениях.

Вопрос.Из имеющегося у следствия акта психиатрической экспертизы видно, что ваше нервное расстройство – сплошная симуляция. Не валяйте дурака, а приступайте немедленно к показаниям.

Ответ.Я не симулянт. Все мои мысли направлены к тому, чтобы дисциплинировать себя и приступить к показаниям о своей преступной работе. Но я не могу взять себя в руки».

В полночь допрос был окончен. На этот раз следователю не удалось заставить его заговорить. Следующий раз допрашивали его ночью 29 марта 1940 года, но он снова заявил, что в «этой тюрьме» не может давать показания, и просил перевести его в другую, с более «щадящим» режимом.

Только через год, в Сухановской тюрьме, следователям удалось вырвать у Рогинского признание, что еще в 1929 году, в период пребывания на Северном Кавказе, у него возникло сомнение в правильности политики партии, а позже он, являясь участником правотроцкистской организации, вел активную борьбу с партией и Советским правительством «путем проведения подрывной работы в органах прокуратуры».

В показаниях, данных 28 июня 1941 года, Рогинский сказал: «Начиная с 1936 г. по заданию организации я проводил вредительскую работу в Прокуратуре Союза ССР по трем линиям, а именно: по жалобам, по делам прокурорского надзора и по линии санкционирования необоснованных арестов».