Дафна дю Морье - Извилистые тропы

Джона Чемберлена чрезвычайно раздосадовало, что в Ройстоне Тоби Мэтью возвели в рыцарское достоинство — «одному Богу известно, за какие заслуги». За поддержание мира между высшими сановниками испанского двора и их английскими гостями, как можно догадаться, потому что очень скоро стало известно, что герцог Бекингем поссорился с испанским послом графом де Гондомаром и вернулся из Испании противником союзного договора с ней. Фрэнсис, конечно, узнал об этом лично от Тоби Мэтью, как и о возможном созыве парламента. Он больше не был ни членом тайного совета, ни членом палаты лордов, но ему так хотелось высказать свое мнение, ведь нынешнее настроение в высоких кругах способствовало усилению оппозиционных фракций, и даже сама власть герцога могла пошатнуться. Он должен написать его сиятельству письмо с наставлениями, но сначала следует набросать вкратце то, о чем он хочет ему сказать.

«В нашей стране есть три основные разновидности людей. Это партия папистов, которая Вас ненавидит; партия протестантов, включающая тех, кто называет себя пуританами, их любовь к Вам еще не окрепла; и особая партия высокопоставленных особ, которая, по сути, состоит из заключивших перемирие врагов и готовых поссориться друзей… Нужно сохранять беспристрастность… держаться от всех на достойном расстоянии и вести свою собственную игру, показывая, что у Вас, как у пчелы, есть не только мед, но и жало… Вы выступаете отважно, но, мне кажется, Вы не собрали свои войска… Если случится война, необходимо сразу же объединиться с Францией… И самое главное, обеспечить безопасность Ирландии… потому что болезнь всегда поражает самый слабый орган… Вы хорошо играете в шары, только не надо замахиваться со слишком высокой позиции. Вы знаете, что хороший игрок пригибает колени чуть ли не к земле, посылая шар. Я не сомневаюсь, король поймает Испанию на крючок и заложит фундамент величия для своих детей здесь, на Западе. Мое же призвание — науки… Мне не дано с легкостью преодолевать трудности».

Он писал и не мог остановиться, и, читая эти советы, мы восхищаемся Фрэнсисом Бэконом, экс-лордом-канцлером, чей ум устремлялся в будущее, к союзу с Францией, а не к договору с Испанией, и каждую минуту помнил, что католическая Ирландия может стать добычей испанских захватчиков. После того, как он привел свои мысли в порядок, можно было выработать ясную установку. Только от одного пункта он отказался: «Предложить свои услуги для поездки во Францию». Он перенес болезнь и еще не совсем оправился, ему скоро исполнится шестьдесят три года, но если он все еще может послужить королю и своей стране, он готов, несмотря на унижения и стыд, которые он пережил, попав в опалу.

Созыв парламента был назначен на февраль нового, 1624 года, обеим палатам будет сообщено о последних событиях, касающихся переговоров с Испанией о заключении мира и о брачном контракте. Согласно вынесенному Фрэнсису приговору он не имел права заседать в палате лордов; однако почему бы ему не набросать тезисы речи, которую он бы произнес, если бы присутствовал на открытии сессии, и более того — составить пространный документ под названием «Соображения касательно войны с Испанией», который он адресовал лично принцу Уэльскому и который начинался словами: «Ваше высочество носит имя великих императоров. Карл превратил Францию в империю, Карл же сделал империей Испанию; не пора ли и Великобритании стать империей?»

Этот документ был расширенной и детально проработанной версией трактата на ту же тему, который Бэкон написал в 1619 году, когда еще был высоко во власти, и здесь мы опять видим, что Фрэнсис, почти всю свою жизнь проявлявший миролюбивые взгляды, на склоне лет выступает в роли «ястреба», ясно понимая, что объединенные силы Великобритании, Франции и Нидерландов способны разбить и победить армию и флот Испании. Он сравнил соотношение сил Англии и Испании в 1588 году, когда была построена и уничтожена «Непобедимая Армада», с 1623 годом и удивительно точно определил, насколько оно изменилось в пользу Англии и ее ближайших соседей: любой военачальник, командующий ли флотом или армией, который прочел тогда этот документ — если кто-то из них его прочел, — без сомнения, должен был почувствовать уважение (как почувствовал бы и его нынешний полководец) к человеку, который выразил такие чувства:

«О доблести я не говорю; примем ее доказательства как нечто само собой разумеющееся, но вспомним пословицу, что доблесть испанца в глазах смотрящего на него, а доблесть англичанина в сердце солдата». И далее он делает блестящий выпад в сторону «голубей», которые протестовали против каких бы то ни было выступлений, называя их «схоластами, вообще-то очень достойными людьми, но более способными держать в руках гусиные перья, чем мечи».

Он предложил, чтобы палата общин назначила специальную комиссию, предоставив ей право запрашивать сведения и советы от любых военных и гражданских лиц, не входящих в состав палаты общин, но стоит ли упоминать, что к его рекомендации никто не прислушался. Мы ведь на самом деле не знаем, видел ли тогда этот документ принц Уэльский или еще кто-то из высших сановников. Как бы там ни было, переговоры о брачном союзе были прерваны — вероятно, по желанию обеих сторон, и когда парламент собрался в феврале 1624 года, было отмечено, что принц Уэльский присутствовал на его заседаниях каждый день. Возможно, он все-таки прочел документ виконта Сент-Олбанса. Когда парламент проголосовал за прекращение переговоров о брачном союзе и за сбор средств для поддержки графа-палатина, Англия ликовала, на улицах снова жгли костры. Фрэнсис Бэкон, как говорили, внес в фонд уличного веселья четыре дюжины вязанок хвороста и двенадцать галлонов вина. Может быть, силу и влияние он утратил, но во всеобщей радости участвовать готов, и пусть кредиторы идут ко всем чертям.

«Мы отплыли из Перу, где пробыли целый год, взяв с собой провизии на двенадцать месяцев; путь наш лежал в сторону Китая и Японии через Южно-Китайское море; дул попутный восточный ветер, хотя и очень слабый, и так продолжалось больше пяти месяцев. Но потом ветер переменился на западный, и несколько дней мы почти не продвигались вперед, порой нам даже хотелось повернуть обратно. Но потом поднялся сильный южный ветер, вернее юго-юго-восточный… мы оказались среди разъяренной водной стихии, без еды, и поняли, что погибли, и приготовились к смерти».

Что это? Девятнадцатый век, Роберт Льюис Стивенсон, начало одного из его морских романов? Ничуть не бывало. Это первые строки «Новой Атлантиды», фантастической утопии, которую Фрэнсис начал писать в 1624 году и так и не закончил. Но читаем дальше: