Пралин - Тайны парижских манекенщиц (сборник)

Остается лишь удалиться. Пара девушек разглядывают меня, не скрывая иронии. Я настаиваю:

– А ты скажи!

– Наглости у нее хоть отбавляй!

Появляется директор Дома, он же шеф-мастер (господин Атенвилль, которого позже я, как и все, буду называть Тантан).

– Вы не совсем в нашем духе.

Сквозь витрину вижу два волшебных создания, которые разгуливают в белых мехах с сигаретой в зубах. Третья в обычной блузке, но какая линия! Я еще далека от этого!

Господин Атенвилль:

– Поймите, вас еще нужно обучать. Надо, несомненно, перекраситься в черный цвет. И сделать шиньон.

И поскольку не лишен доброты:

– Примерьте на нее коричневый костюм.

Нет! Этот костюм мне не идет. Господин Атенвилль сожалеет, что дал мне надежду. «Не наш стиль». Я ухожу.

У Скиапарелли [24]на площади Вандом меня даже на порог не пускают. Стоило изложить просьбу, как какая-то женщина без лишних разговоров захлопывает дверь у меня перед носом: «Не наш стиль!»

Не больше успеха у Бруера [25], где одна сострадательная продавщица шепчет: «Жаль малышку… Она могла бы быть очаровательной».

«Могла бы!» Мне чего-то не хватает? Несомненно, раз и навсегда. Горизонт сузился! Я строила иллюзии. Я всего лишь жалкая девица с претензиями из предместий. Но не теряю надежды целых три дня.

«Лелонгу требуется начинающая манекенщица».

Как всегда Paris-Soir. Попытка не пытка! Ради чего! Однако… Лелонг [26], королевский дом! Я даю пинок под зад самой себе.

В роскошном салоне толпятся тридцать кандидаток с испуганно бьющимися сердцами. Смотр устраивает импозантное жюри. Седоватый мужчина, к которому каждый обращается с подобострастием, вдруг подает мне знак:

– Мадемуазель… Подзывает костюмершу:

– Наденьте на нее вечернее платье.

Волнение захлестывает меня, ощущаю себя неловкой и не в своей тарелке. Демонстрирую платье, руки болтаются…

Я понимаю, что услышу «нет, не то», уверена в приговоре: «У вас не тот стиль…»

Господин Лелонг три секунды разглядывает меня:

– Она нуждается в обучении. (Повторно!)

– Мы ею займемся.

Русская манекенщица Варвара Раппонет в платье от Скиапарелли, 1943

Директриса отводит меня в сторону: «Вы понравились. Но сначала отправляйтесь на улицу Шоссе-д’Антен, 51. К господину Ренвиллю [27]. От господина Лелонга». Куда меня посылают? Похоже, во второстепенный дом. Удача для меня! Мне показалось, что мои конкурентки были очень крупными. Без спросу беру у мамы туфли на высоких каблуках.

Господин Ренвилль доброжелателен, мило улыбается: «А! Вас прислал господин Лелонг? Отлично. Почему бы вам не быть той, кого я как раз ищу? Приходите завтра в три часа».

Я прихожу. Нас с десяток. Среди них я выгляжу… не самой безнадежной.

Короткое вступление господина Ренвилля:

– Девушки, за один день манекенщицей не становятся… Есть вещи, которые кажутся естественными, но им надо обучаться. Прежде всего – ходьбе.

Он смотрит на меня:

– Вот вы…

– Но я умею ходить!

– Можете показать мне свой плащ и платье?

Я, как мне кажется, с честью выхожу из испытания.

– Вы не умеете ходить.

– Мне говорили, что у меня красивая походка.

– Недостаточно хорошая здесь.

– А где я?

– В школе манекенщиц, которой я руковожу.

– Я не буду зарабатывать?

– Скорее немного тратить. Видя мое разочарование:

– Решите сами, стоит ли игра свеч.

Быстро и с невероятной уверенностью господин Ренвилль берет свой плащ и «показывает» его нам. Мы поражены!

Какая гибкость! Какая простота! Какой актер! Боже, воспользоваться – обязательно! – этими потрясающими уроками, даже если это будет стоить мне… из расчета трех раз в неделю… (У меня перехватывает дыхание от цифры в четыреста пятьдесят франков в месяц.)

Надо где-то заработать эту сумму – даже чуть больше!

(У меня будут расходы.) Провидение! Paris-Soir приводит меня к Suzanne и Irene на улицу Понтье.

Меня берут из любезности. Предоставляют свободу в нужные часы, чтобы я могла ходить на курсы. Двадцать работниц – одна из них я – трудятся в одной комнате. Я шью, как и остальные, а иногда – всем известны мои амбиции – показываю платья клиенткам (мадам Жорж Карпантье).

Но вся моя жизнь отныне проходит на курсах. Ренвилль подружился со мной и рекомендует приходящим фотографам. Уже польза! Прежде всего нас учат уверенности в себе:

– Чаще смотритесь в зеркало. Скромно, но с гордостью. Повторяйте себе, что вы красивы и что это дар Божий.

На полу с полуметровым интервалом начертаны две линии:

– Привыкайте ступать между ними, слегка покачиваясь. Не переваливаясь, как индюшки!

Азбука макияжа:

– Немного сливочного масла в качестве фона. Яичный белок на лицо перед сном.

Я следую советам. Мама снисходительно шутит: «Дочь становится кокеткой!» (Она не знает, что это «профессионально». Я для нее продавщица, и не более того.)

– Не держите руки постоянно в перчатках. Следите за питанием!

Туалеты, которые я шью и представляю

И тихо добавляет:

– Ешьте кашу.

Всем:

– Держитесь «взрослее»!

Всем, чей рост на грани:

– Повисите на перекладине; добавите лишние два сантиметра.

Советы по физкультуре:

– Ложитесь на спину. Вот так! Поднимите ноги и крутите педали. Изготовьте себе пояс на живот.

Красивой толстушке:

– Меньше хлеба, малышка. Вас подстерегает целлюлит. Укрепляйте мышцы. Надо вас потоптать.

И принимается ходить по ее бедрам и животу, не причиняя боли.

Хитрые приемчики:

– Клиентка спрашивает вас о цене платья. Что вы ответите?

– Я манекенщица, а не продавщица.

– Прекрасно! Именно то.

Месяц заполнен до отказа. Даже два. Никакой «частной жизни». Я отдаляюсь от приятельниц… они отсеиваются. Никакого флирта. Работа! Работа! Однако у Suzanne и Irene бывает прыщеватый посредник, впрочем вполне милый испанец! Однажды он уходит и вдруг возвращается:

– Забыл зонтик. Не передадите? – обращается он ко мне.

– Я не прислуга. Я манекенщица Дома.

– Мои извинения, мадемуазель.

Появляется на следующий день:

– Не могу ли в искупление оговорки пригласить вас на обед? В конце концов я соглашаюсь, отказавшись от крохотного ресторанчика, где едва утоляю голод (идет 1942 год) и трачу целое состояние. Манюель приглашает меня снова. Но любовные приключения не для меня. Моя настоящая жизнь сейчас проходит в прихожей, она преамбула к опасному испытанию, о котором думаю день и ночь.