Александр Боханов - Николай II

Гувернер Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр позднее описал сцены, свидетелем которых явился в Спале: «Цесаревич лежит в кровати, жалобно стонет, прижавшись головой к руке матери и его тонкое, прекрасное, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он повторяет одно слово: «Мама», вкладывая в это слово все свое страдание. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания, вдохнуть в него жизнь, которая, казалось, его уже покидала».

Тянулись безрадостные дни. Император не находил себе места; не знал, что делать, что говорить, как поддержать Аликс. Несмотря на все его самообладание, комок подступал к горлу, и несколько раз он с трудом сдержал слезы. Царица же не сдавалась и надеялась на милость Господа. Отчаяние ее не посещало. Муж просто поражался энергии и самоотверженности жены. Почти не спала. О себе совсем не думала. Не отходила от Алексея ни днем, ни ночью, часами баюкала его на своей груди. Сама делала перевязки, ставила компрессы. Но улучшения не наступало.

Мальчик большую часть времени находился в забытьи. После нескольких дней отчаянных усилий врачи опустили руки. Они в один голос заявили, что надо готовиться к самому худшему, что медицина бессильна. 10 октября цесаревича причастили, готовя в дальний путь. Но даже в этот момент мать не теряла надежды и ждала чуда. И оно случилось. В те критические часы пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где говорилось, что «маленький будет жить». Удивительным образом после этого состояние наследника стало резко улучшаться. Начала падать температура, он пришел в сознание и скоро впервые за неделю заснул ровным и глубоким сном.

Убедившись, что Алексей спит, царица прошла в комнату, где, понурясь, сидели придворные и врачи. Ее лицо сияло. Она знала, что страшное позади, и уверенно объявила об этом. Собравшиеся не проронили ни слова, некоторые решили, что Александра Федоровна «тронулась умом». Они не знали того, что открылось уже матери: молитва дорогого друга дошла до Всевышнего и Он послал спасение. Тем октябрем окончательно определилась нерасторжимая привязанность императрицы к сибирскому крестьянину. Теперь уже она ни секунды не сомневалась, что Григорий — их с Ники надежда и опора, что только он может добиться того, на что все остальные неспособны.

Последствия жестокой болезни сказывались на цесаревиче многие месяцы Почти целый год он хромал и не мог долго стоять. Когда начались праздничные церемонии трехсотлетия и надо было предстать перед народом, Алексея почти всегда носил на рука;: дядька. Мать и отец понимали, что это производит на некоторых неблагоприятное впечатление, что в толпе шушукаются о том, что «царский сын — калека». Но другого выхода не было. Александра Федоровна была убеждена, что когда сын окончательно поправится, об этом все забудут. Она всегда сама придирчиво отбирала фотографии Алексея, которые должны были воспроизводиться в газетах, книгах и на открытках (без одобрения Министерства императорского двора изображения особ царской фамилии публиковаться не могли). Неизменно предпочтение отдавала тем, где наследник запечатлен стоя во весь рост.

Вторая половина 1913 — начало 1914 года прошли и в империи, и в царской семье тихо, никаких чрезвычайных происшествий не случалось. В феврале 1914 года в императорской фамилии произошло приметное событие. Первая внучка императрицы Марии Федоровны (дочь Ксении) и племянница Николая II Ирина Александровна вышла замуж за единственного наследника одного из десяти самых крупных состояний в России князя Феликса Феликсовича Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона. Это была последняя пышная свадьба в истории царской фамилии. Действо, происходившее в Аничковом дворце, обставили красочно. Дворец утопал в цветах, парадные одеяния приглашенных слепили глаза.

Молодая пара подобралась на редкость удачно. Он, высокий, изящный, слывший первым теннисистом России. Она же была просто красавица. Мало походила на мать (не блиставшую красотой), но напоминала красавца-отца, великого князя Александра Михайловича: темно-каштановые, почти черные и густые волосы, большие карие глаза сочетались с удивительной, бело-матовой кожей лица. Молодые получили великолепные подарки от царя, царицы, бабушки невесты, членов императорской фамилии. Десятки уникальных ювелирных изделий: кольца, броши, диадемы, браслеты, колье, столовые приборы, заколки для галстука и многое другое. Их выставили на обозрение, и некоторые присутствовавшие не могли отвести глаз от сказочного блеска камней, умиляясь изысканности работы. Большинство вещей сделано было в мастерских петербургских ювелиров Фаберже. Оказавшись в эмиграции, Феликс Юсупов, которому удалось вывезти из России эти царские дары, будет несколько лет распродавать их на аукционах в Европе и в США.

В начале 1914 года на некоторых фабриках и заводах возникли забастовки с требованием повышения зарплаты. Они протекали мирно, особого беспокойства властям не доставили и не изменили общей картины умиротворения и уверенности. Но в этот период обозначилось неблагополучие на мировой политической арене. Во многих странах и газеты, и различные политические деятели начали предсказывать грядущую большую европейскую войну. Как эта тема появилась, почему подобная уверенность приняла фаталистический характер, сказать трудно. Но никто не сомневался, что в предстоящей схватке два старых соседа — Россия и Германия — непременно станут врагами. Причем о неизбежности такого развития событий говорили в обеих странах.

Николай II об этом никогда не говорил. Опыт русско-японской войны не пропал даром. Понимал, что военное столкновение с Германией будет жестоким, таким, какого еще не случалось в истории. В Берлине были настроены более агрессивно. Когда в ноябре 1913 года туда приехала русская правительственная делегация во главе с премьером В. Н. Коковцовым, кайзер откровенничал с ней сверх всякой меры. В беседах с русскими сановниками сетовал на «враждебный тон русской печати», говоря, что это ведет к катастрофе, что он видит «надвигающийся конфликт двух рас: славянской и германской», утверждал, что война может сделаться просто неизбежной, и тогда будет «совершенно безразлично, кто начнет ее».

По возвращении в Россию 20 ноября премьер сделал обстоятельный доклад государю, приведя все высказывания Вильгельма II. Дело происходило в Ливадии, где уже несколько недель находилась царская семья. Выслушав сообщение, Николай II надолго погрузился в раздумья. Царь в оцепенении молча смотрел в окно на море, которое было необычно спокойным для такой поры года. В конце концов он обернулся к главе кабинета и сказал: «На все — воля Божия!»