Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего)

Большое впечатление произвела на меня еще одна наша экскурсия — в город Волоколамск, вернее, в Новоиерусалимский монастырь, местопребывание знаменитого в нашей истории патриарха Никона, осужденного церковным собором.

В очень хорошем музее, который расположен в одном из монастырских помещений, находится чрезвычайно редкий экспонат XVII века: «парсуна» — портрет Никона в окружении его соратников. В те времена такие портреты людей, не богов, были большой новостью: как известно, даже царских портретов мы насчитываем единицы.

Карьера Никона была блистательна. Происхождением простой мордвин-инородец, он достиг высшей ступени в церковной иерархии — стал патриархом всея Руси. Имея большое влияние на молодого царя Алексея Михайловича, Никон вознамерился утвердить на Руси верховную власть церкви, реформировав ее. И тут неимоверному властолюбию этого исключительного в нашей истории человека был нанесен жестокий удар. Он был судим, лишен патриаршества, но даже будучи монахом не оставлял борьбы за свои убеждения.

Осужденный как проповедующий ересь, Никон, по моему мнению, мечтал о создании вселенской православной церкви, объединенной под его мощной дланью, повергнуть все более укрепляющийся ислам. Фактически он замахивался на тиару всемирного православного Папы!

Но, как известно, проповеди крайних точек зрения часто заканчиваются катастрофами.

Другой талантливый русский человек, ярый противник Никона, протопоп Аввакум, проявляя неистовость в защите «старой веры», что уже противоречило требованиям тогдашней жизни, после страшных пыток был сожжен в далеком Пустозерске.

Позиция Аввакума была прямо противоположна идее Никона — он ратовал за церковь сугубо национальную, старообрядческую, он был против «диссидентства» Никона, он хотел сохранить все церковные книги со всеми их ошибками, как оплот против влияния Запада. Приглашение Никоном греков-редакторов Святого писания он рассматривал, как святотатство.

Греческая церковь, подчиненная турецким султанам, не имела у Аввакума никакого авторитета, ему были глубоко чужды стремления Никона. Аввакум защищал не ошибки переписчиков, он грудью встал за старую Русь, за религию, которая отгораживала Россию от «тлетворного влияния» Запада.

Ошибочность двух экстремистских идей, «всемирности» и национализма, была решена жизнью по-своему — опалой одного и гибелью другого. Восторжествовала, как всегда, средняя линия.

Я смотрел на излучину Истры, на луг на другом берегу. И мне представлялись стрелецкие войска, расположившиеся тут лагерем перед походом на Москву, за Русь, за царевну Софию, против новоявленного антихриста — Петра I. А на этом берегу виделся мне боевой генерал Патрик Гордон [111] Гордон, Патрик (1635–1699), русский военный деятель, генерал и контр-адмирал. Родился в Шотландии. Участвовал в Азовских походах Петра I (1695–1696), в подавлении стрелецкого восстания в 1698 году. в шлеме с перьями, в латах, видавших, быть может, еще жестокие сечи Тридцатилетней войны, который призывал стрельцов прекратить бунт и не проливать братской крови.

Как же тесно были связаны религиозные вопросы с человеческой историей! Религии, как порождение той или иной экономической системы, рождались, сражались одна с другой, утрачивали свое былое могущество, гибли…

И сегодня, в начале 90-х годов, разве мы не являемся свидетелями распада марксистской религии, которая вот уже почти полторы сотни лет будоражит умы людей обещанием построить рай на земле и царство справедливости? Она гибнет, и тщетны попытки ее пресвитеров спасти эту религию при помощи старых заклинаний. Час ее пробил — к добру или нет, покажет ближайшее будущее…

По плану экскурсии мы должны были еще сделать небольшой крюк в сторону — там, где стоит памятный знак, напоминая о том, что здесь бывал Чехов.

Я один спустился к остаткам речки, которая текла здесь когда-то… Вспомнил фотографии этих мест. Большая барская дача на высоком берегу. Вниз, к реке, по крутому берегу сбегает двумя маршами деревянная лесенка. Это знаменитое когда-то Бабкино, имение, принадлежавшее В. П. Бегичеву, директору императорских театров в Москве. В бытность Чехова здесь Бегичев был уже на покое, имением руководила Мария Владимировна Киселева, его дочь, жена земского начальника Сергея Киселева.

Брат Чехова Михаил вспоминает, как, женившись второй раз на широко известной в светских кругах красавице, певице-любительнице Шиловской, Бегичев, сам того не желая, создал невыносимые условия жизни своей единственной, горячо любимой дочери Машеньке.

Однажды, в присутствии двух молодых людей, бывавших в доме, — С. Киселева и П. Чайковского — мачеха чем-то «допекла» Машеньку. Вся в слезах, она вскочила и убежала к себе. Оба молодых человека ринулись за ней с единственной целью: тут же предложить ей руку и сердце. С. Киселев «на полкорпуса» обогнал соперника и, упав на колено, попросил руки Машеньки, и тут же получил согласие.

Семья Чеховых снимала дачу на противоположном берегу речки.

Мария Владимировна к этому времени стала детской писательницей, рукописи частенько читал Антон Павлович и давал ей советы.

Сергей Киселев, ее муж, был племянником Екатерины Ушаковой, красавицы, умницы, с которой дружил Пушкин. В Москве со дня на день ждали известия о его женитьбе на Катеньке Ушаковой. Вместо этого Пушкин сделал предложение Наталии Гончаровой. Этот удар Ушакова выдержала, но душевно сломалась. Она долго не выходила замуж, потом вышла, не по любви, неудачно. Перед смертью она сожгла все письма Пушкина.

По воспоминаниям близких Антона Павловича, жизнь в Бабкине была чудесной. Чеховская молодежь веселилась, устраивая прогулки, игры, каталась на лодках. Тут же жил и молодой Левитан, приятель Николая Чехова. Над ним дружески подшучивали, разыгрывая с его участием целые спектакли.

У четы Киселевых был сын, Сережа, изображенный на фотографии семьи Чеховых возле «Комода» (прозвище дома в Москве на Садовом кольце, в котором они жили; теперь там музей А. П. Чехова). Он впоследствии женился на цыганке. У них были дети, девочка и мальчик. Девочка — знаменитая Ляля Черная. Мальчик — Владимир Киселев, актер цыганского театра, бывавший в нашей семье.

Все это я вспомнил, глядя на места, где когда-то находилось Бабкино, где ступала нога молодого Антона Павловича. Как я уже сказал, не только дачи не было, не стало ничего — ни высокого берега, ни речки…

Пришли на ум шутливые строчки Чехова, которые полны невыразимой грусти: