Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего)

Тем более достойно уважения и признательности решение наших родных принять нас — в таких трудных условиях. Еще раз подтвердилась крепость и близость друг другу семьи Миллеров.

Моя сестра Аля приехала в Москву в 1924 году к овдовевшей тетушке, которая жила там с бабушкой. Я — в 1925 году.

Наша добрая тетя Оля скончалась в 1944 году. Она нежно любила своих племянников, хотя и достаточно сурово относилась к нам, не позволяла ныть, но всегда помогала. Бывало, когда я входил в ее комнату, она, посмотрев на меня, только спрашивала:

— Сколько?

Мы с ней всегда были очень близки, и все родные тяжело переживали эту потерю.

В комнате дяди Алеши, разгороженной шкафами, мне был предоставлен диван, с которого я и начал свою жизнь в Москве. Я понимал, насколько осложнил своим присутствием жизнь этой семьи, и старался, как мог, не нарушать ее распорядок. Так, как-то поздно возвращаясь, я не хотел никого беспокоить своим появлением через дверь, выходившую на улицу, и, увидев лестницу маляров, прислоненную к балкону, взобрался по ней на балкон дяди Алешиной комнаты. Там стояло мусорное ведро, еще что-то. Прикрыв дощечкой ведро, я сел, опустил голову на руки и задремал. Моя скромность, однако, произвела эффект, на который я никак не рассчитывал. Утром тетя Вера, открыла дверь на балкон и, страшно закричав, чуть не упала в обморок: какой-то чужой мужчина сидел на ведре. Что он там делал? Переполоху было много.

Преодолев некоторую растерянность, я попытался включиться в темп московской жизни. Был разгар нэпа. Страна расцветала на глазах, сбрасывая путы военного коммунизма. Частная инициатива била ключом. Вывески различных учреждений частного сектора виднелись на каждом шагу. На Пушкинской площади стояли частные лихачи. Я помню чуть согнутые в коленях ноги их лошадей. Говорили, что это выбракованные с бегов рысаки — опоенные. Но бегали они еще быстро. Особенным успехом пользовались экипажи «на дутиках», надувных шинах.

Передо мной расстилался мир, который мне предстояло завоевать. Москва! Столица! И я, неумелый провинциал… С чего же начинать? Как ухватить или даже хотя бы коснуться того загадочного, с золотыми отблесками на сгибах явления в жизни, которое называется Успех? И кто я такой, чтобы думать о нем? Поэт, художник, журналист или, еще того более, человек театра? Смешно! Детские игры, а ведь мне уже двадцать один год!

Мои родные решили, использовав свои знакомства, попробовать пристроить меня как художника в театр.

Меня направили к знаменитому в те времена Г. Якулову [44] Г. Б. Якулов (1884–1928), русский живописец, театральный художник. Оформлял многие постановки в Камерном театре. . Он неоднократно «оформлял» — новое для меня словечко — спектакли Камерного театра. Жил он тогда на Большом Бульварном кольце, где-то в районе нынешнего Новинского бульвара. Тогда это было действительно бульварное кольцо — с бульваром посередине и палисадниками по сторонам, отделявшими дома от проезжей части. Дрожа от волнения, я пошел по адресу, позвонил. Мне открыли, пригласили пройти. Я увидел большую комнату, род помоста, на котором точно восточный сатрап, возлежал знаменитый художник, черноглазый, с синими небритыми щеками, пребывавший, очевидно, в тяжелом похмелье после разгула.

Его жена, с огненно-рыжими, всклоченными волосами, чуть запахнувшись в халат, приняла горячее участие в моей судьбе.

Было решено направить меня к театральному художнику В. Рындину [45] В. Ф. Рындин (1902–1974), известный театральный художник. Был главным художником московских театров: Камерного, им. Е. Вахтангова, Драмы, Большого. , возглавлявшему тогда декорационную часть в Камерном театре. Он разговаривал со мной ласково, но дал понять, что искусством у него и не пахнет. Нужно окрашивать, к примеру, различные материи в разные цвета — смогу я это делать? Я понял, что мои мечты разлетаются в прах. Ну, кто я был в смысле профессиональном? Жалкое никто. Как раздобыть волшебную красную книжечку, которая отворяла двери желающим трудиться, — профсоюзный билет? Это была цель, для многих зачастую недостижимая. В том числе и для меня, юноши из промежуточной прослойки — не то крестьянина, не то горожанина. На вопрос: кто твой отец? — Анкета вынуждена была давать нелестные сведения: царский чиновник.

Представления же о царских чиновниках были тогда самые фантастические. Основываясь, очевидно, на сатире М. Е. Салтыкова-Щедрина, меня один человек всерьез уверял, что все они, в том числе и мой отец, брали взятки.

Наконец мне повезло. Какое там искусство! Смешно даже и говорить. Я прошел испытания: какие-то художественные способности помогли мне писать карточки для каталогов — печатными буквами, то, что сейчас делается на пишущей машинке. Я стал писать карточки для библиотеки Института В. И. Ленина, который тогда занимал помещение, где потом находилась Академия архитектуры, на Большой Дмитровке. Зарабатывал я по тем временам неплохо — рублей 60–65 в месяц, но это было почти частное дело. Профсоюзная книжка была еще неизмеримо далеко от меня.

До 1928 года наше общество, нащупывая еще незримую дорогу через «мост», который к тому времени оно выстроило, определило для себя три направления.

Первое: ты хочешь руководить, вести народ, у тебя есть к этому способности — пожалуйста! Но знай, какой бы самый высокий пост ты ни занял, твой предел — партмаксимум в 225 рублей. Это как бы заранее ограждает тебя от соблазнов, связанных с властью.

Второе направление: нэп. Ты хочешь зарабатывать деньги на частной ниве, много денег — пожалуйста! Дядя моего приятеля, например, имея небольшое частное предприятие в Черкизове, отправил свою заболевшую туберкулезом жену лечиться в Каир — пусть! Но все это связано с одним негласным условием: тяга к деньгам лишает тебя общественного уважения. Парадокс — богач и пария в одном лице. Это примета нашего общества того времени. Деньги, добытые частным путем, не уважаются.

И есть третий путь: общественное производство, работа на государство — тут распахнуты двери для огромного большинства людей. Этим заправляют профсоюзы. Твой полезный для общества труд отмечен в твоей профсоюзной книжечке. И особенность этого гигантского проходного двора такая, что, попавши в его водоворот, люди приобретают новые качества — политическую закалку, профессиональные знания, рабочие навыки и т. д. Но беда в том, что попасть на такую работу в то время было трудно из-за огромного количества безработных.

Много лет спустя, когда я коснулся этой темы на занятиях в Литературном институте, в котором читал лекции и вел семинар, моя аудитория взволновалась.

— Что значит — лишиться общественного уважения? В чем оно? Да плевать я на него хотел! — возмутился один студент.