Коллектив авторов - Петр I. Начало преобразований. 1682–1699 гг.

В 1740–1780-е гг. построили южные корпуса келий и комплекс зданий, опоясывающих монастырский двор. В 1783–1785 гг. архитектор Старов возвел главные ворота монастыря с надвратной церковью. Всего в пределах монастырских стен, кроме Свято-Троицкого собора, расположено еще 10 церквей.

На протяжении 18–20 вв. рядом с обителью сложился некрополь, который служил местом захоронения знати и известных деятелей культуры. Некрополь состоит из трех кладбищ – Лазаревского, Тихвинского и Никольского. На старейшем Лазаревском кладбище похоронены М. В. Ломоносов, Д. И. Фонвизин, фельдмаршал Б. П. Шереметев, архитекторы И. Е. Старов, А. Н. Воронихин, Дж. Кваренги, К. И. Росси, скульптор Ф. И. Шубин, художник В. Л. Боровиковский. На Тихвинском кладбище погребены писатели Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, Ф. М. Достоевский, композиторы М. И. Глинка, А. С. Даргомыжский, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков, П. И. Чайковский и многие другие деятели отечественной культуры. С. П.

ПОКРОВА́ БОГОРО́ДИЦЫ В ФИЛЯ́Х ЦЕ́РКОВЬ – построена в 1693 г. в подмосковном селе Фили (ныне в черте Москвы).

В разное время селом Фили владели Мстиславские, Милославские, с 1689 г. оно находилось во владении родственников вдовствующей царицы, матери царя Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной. Церковь Покрова возведена на месте одноименного деревянного храма, построенного в 1619 г., когда селом владели Милославские. Церковь стоит на высоком подклете и окружена открытой галереей-папертью с широко раскинувшимися живописными лестницами. Принадлежит к распространенному во 2-й пол. 17 в. типу ярусных центрических церквей. В основе ее вертикальной структуры – три восьмерика (восьмигранника), поставленные на достаточно мощный четверик. В подклете размещался нижний («теплый» или зимний) храм Покрова. Верхний («холодный» или летний) храм посвящен Спасу Нерукотворному.

Изысканную пышность церкви Покрова придают белокаменные колонки, фигурные гребешки, украшенные резьбой, и другие декоративные детали. Великолепно внутреннее убранство верхнего храма, включающее девятиярусный иконостас, выполненный по рисункам Карпа Золотарева белорусскими мастерами, состоявшими при кремлевской Оружейной палате. Кисти Золотарева приписывают и ряд икон иконостаса.

Церковь Покрова считается образцом московского или нарышкинского барокко – стиля, получившего распространение в архитектуре 2-й пол. 17– нач. 18 в.

Сооружение храма в Филях связывают с историей стрелецкого бунта 1682 г. Когда мятежные стрельцы ворвались в Кремль с намерением убить «изменников» Нарышкиных, дядя Петра I Лев Кириллович, спрятавшись в покоях вдовствующей царицы, молился перед образом Спаса Нерукотворного, милости которого и приписывал потом свое избавление от неминуемой гибели; этим и объясняется последующее посвящение верхнего храма церкви в Филях. Вл. К.

Петр Великий по своему духовному складу был один из тех простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их.

Петр был великан, без малого трех аршин ростом, целой головой выше любой толпы, среди которой ему приходилось когда-либо стоять. Христосуясь на Пасху, он постоянно должен был нагибаться до боли в спине. От природы он был силач; постоянное обращение с топором и молотком еще более развило его мускульную силу и сноровку. Он мог не только свернуть в трубку серебряную тарелку, но и перерезать ножом кусок сукна на лету. В свое время я уже говорил о династической хилости мужского потомства патриарха Филарета. Первая жена царя Алексея не осилила этого недостатка фамилии. Зато Наталья Кирилловна оказала ему энергичный отпор. Петр уродился в мать и особенно походил на одного из ее братьев, Федора. У Нарышкиных живость нервов и бойкость мысли были фамильными чертами. Впоследствии из среды их вышел ряд остряков, а один успешно играл роль шута-забавника в салоне Екатерины II. Одиннадцатилетний Петр был живым, красивым мальчиком, как описывает его иноземный посол, представлявшийся в 1683 г. ему и его брату Ивану. Между тем как царь Иван в мономаховой шапке, нахлобученной на самые глаза, опущенные вниз и ни на кого не смотревшие, сидел мертвенной статуей на своем серебряном кресле под образами, рядом с ним на таком же кресле в другой мономаховой шапке, сооруженной по случаю двоецария, Петр смотрел на всех живо и самоуверенно, и ему не сиделось на месте. Впоследствии это впечатление портилось следами сильного нервного расстройства, причиной которого был либо детский испуг во время кровавых кремлевских сцен 1682 г., либо слишком часто повторявшиеся кутежи, надломившие здоровье еще не окрепшего организма, а вероятно, то и другое вместе. Очень рано, уже на двадцатом году, у него стала трястись голова и на красивом круглом лице в минуты раздумья или внутреннего волнения появлялись безобразившие его судороги. Все это вместе с родинкой на правой щеке и привычкой на ходу широко размахивать руками делало его фигуру всюду заметной. В 1697 г. в саар-дамской цирюльне по этим приметам, услужливо сообщенным земляками из Москвы, сразу узнали русского царя в плотнике из Московии, пришедшем побриться. Непривычка следить за собой и сдерживать себя сообщала его большим блуждающим глазам резкое, иногда даже дикое выражение, вызывавшее невольную дрожь в слабонервном человеке.

Чаще всего встречаются два портрета Петра. Один написан в 1698 г. в Англии по желанию короля Вильгельма III Кнеллером. Здесь Петр с длинными вьющимися волосами весело смотрит своими большими круглыми глазами. Несмотря на некоторую слащавость кисти, художнику, кажется, удалось поймать неуловимую веселую, даже почти насмешливую мину лица, напоминающую сохранившийся портрет бабушки Стрешневой. Другой портрет написан голландцем Карлом Моором в 1717 г., когда Петр ездил в Париж, чтобы ускорить окончание Северной войны и подготовить брак своей 8-летней дочери Елизаветы с 7-летним французским королем Людовиком XV. Парижские наблюдатели в том году изображают Петра повелителем, хорошо разучившим свою повелительную роль, с тем же проницательным, иногда диким взглядом, и вместе политиком, умевшим приятно обойтись при встрече с нужным человеком. Петр тогда уже настолько сознавал свое значение, что пренебрегал приличиями: при выходе из парижской квартиры спокойно садился в чужую карету, чувствовал себя хозяином всюду, на Сене, как на Неве. Не таков он у К. Моора. Усы, точно наклеенные, здесь заметнее, чем у Кнеллера. В складе губ и особенно в выражении глаз, как будто болезненном, почти грустном, чуется усталость: думаешь, вот-вот человек попросит позволения отдохнуть немного. Собственное величие придавило его; нет и следа ни юношеской самоуверенности, ни зрелого довольства своим делом. При этом надобно вспомнить, что этот портрет изображает Петра, приехавшего из Парижа в Голландию, в Спа, лечиться от болезни, спустя 8 лет его похоронившей.