Игорь Курукин - Анна Леопольдовна

Иван Калушкин со страхом вспоминал ущелья, что «между ужасными крутыми горами находятца, где только по одному человеку надобно ехать каменистою рекою, в которую при дождях с верху гор великие камни падают». Лишь в начале октября Надир с остатками войска добрался до Дербента. Российский резидент был свидетелем того, как шах плакал от злости, «в шатре не умолкая, кричал», что «счастье от него начинает отступать», и даже «хулительные Богу нарекания произнес». Он в ярости обещал «в пепел обратить» весь Дагестан, но выполнять его угрозы было некому — потери убитыми, ранеными и пленными составили, по сведениям Калушкина, почти 30 тысяч человек. Горцам досталась значительная часть обоза, включая пушки и 33 тысячи голов лошадей, верблюдов и прочего скота. В ноябре от грозной армии остались всего 22 тысячи человек, умиравших от голода и болезней 306. Лагерь шаха под Дербентом фактически находился в осаде, периодически подвергаясь атакам горцев.

После очевидного поражения «грозы вселенной» местные владетели уже не только не изъявляли желания быть ему хотя бы номинальными «холопами», но в ответ на подобные предложения позволяли себе «поносительные» речи. Дошло до того, что Надира стали именовать «пастушьим сыном», имея в виду его незнатное происхождение и узурпацию шахского престола. Шах еще несколько лет безуспешно пытался покорить Ширван и Дагестан, в 1743–1746 годах опять воевал с Турцией, но былых успехов повторить не смог.

Российской же империи настоящая опасность грозила на севере — от Швеции, так и не смирившейся с поражением в Северной войне.

Заключенный в июне 1741 года франко-прусский союз предусматривал обязательство Франции подтолкнуть Швецию к войне с основной союзницей Австрии — Россией. Фридрих II даже грозил французскому послу, что, в случае если шведы не пойдут на Петербург, он не выполнит данных Парижу обязательств. Французская дипломатия не только провоцировала Швецию на войну с Россией, но и сама готовила выступление против Австрии. Но российский посланник в Париже Антиох Кантемир в начале 1741 года заверял Петербург, что Франция воевать не будет, и больше всего был озабочен смертью фаворитки короля Людовика XV Полины Фелисите де Майи-Нель, графини де Вентимий — та была «жена остроумна и злобного нраву», но поддерживала партию противников первого министра кардинала де Флери. Понял «французские коварства» он только к лету — и теперь уже докладывал о «здешнем недоброжелательстве», кознях Флери (который «по общему мнению и в Бога не верит») и французских субсидиях Швеции в размере 1 миллиона 100 тысяч талеров 307.

Французы старались не зря. Шведское правительство успешно раздувало антирусские настроения. «Простой народ, — писал российский посланник в Стокгольме Михаил Бестужев-Рюмин, — всякими ежедневно вымышляемыми разглашениями возбуждается против России, а если бы кто эти лжи вздумал опровергать, то его сейчас называют изменником или русским». В апреле он докладывал в Коллегию иностранных дел: «…я здесь в таком поведении живу, якобы Россия с Швецией уже в действительной войне находились, и страх от моего дома толь далеко распространился, что и бывшие поныне в моей службе шведы об апшите (увольнении. — И. К. ) просили и меня оставили». В июне шведский посланник в Петербурге Э. Нолькен выехал на родину под предлогом «исправления партикулярных своих дел», а в июле Бестужев-Рюмин доносил о начале Швецией войны в самое ближайшее время: «…да соизволит ваше величество во всякой готовности и осторожности быть. Если сначала шведам не удастся и они будут побиты, то и война может этим кончиться, ибо всему свету известно, что шведы войны долго выдержать не могут. Мне необходимо выехать отсюда как можно скорее, ибо нельзя ждать каких-либо объяснений и примирения».

Опасения Бестужева вскоре оправдались. 28 июля 1741 года посланник выслушал объявление войны и через несколько дней вместе со всем составом миссии выехал из Стокгольма, предварительно уничтожив дипломатическую документацию. Причинами войны в шведском манифесте назывались вмешательство России во внутренние дела королевства «для возбуждения смуты и для установления престолонаследия по своей воле вопреки нравам чинов», «варварское» отношение к шведским подданным в России, запрет вывоза хлеба в Швецию и убийство шведского дипломатического курьера. (После заключения в 1739 году шведско-турецкого союза российское руководство решилось на опрометчивый шаг: русские офицеры по приказанию Миниха выследили и убили в Силезии ехавшего под чужой фамилией из Стамбула шведского капитана Синклера. Убийство дипломата получило резонанс по всей Европе и стало для шведского правительства дополнительным поводом к войне.)

Война не была неожиданной — весной российские дипломаты присылали из европейских столиц сообщения о подготовке шведского выступления. Оправившаяся после рождения дочери Анна Леопольдовна 13 августа подписала манифест о войне, в котором выражалось возмущение действиями Швеции: «Между неверными и дикими, Бога не исповедающими погаными, не только между христианскими державами еще не слыхано было, чтоб, не объявя наперед о причинах неудовольства своего или не учиня по последней мере хотя мало основанных жалоб и не требуя о пристойном поправлении оных, войну начать, как то действительно ныне от Швеции чинится». В тот же день ею был подписан указ, гарантировавший находившимся в России шведам неприкосновенность и обещавший «шведским подданным со всем принадлежащим им имением, пока они отсюда и из других мест Российской империи в свое отечество выехать не могут, всемилостивейшую протекцию и защищение показать» 308.

Манифест сообщал о выступлении русской армии и флота, чтобы защитить подданных «от сего мира нарушительного и злостного неприятеля». Состоявшийся в тот же день военный совет с участием кабинет-министров, фельдмаршала П. П. Ласси и генералов А. И. Ушакова, Л. Гессен-Гомбургского и В. Я. Левашова постановил сосредоточить войска у Выборга и пополнить полки, для чего рекомендовал провести новый рекрутский набор 309.

В столице было тревожно. Генералы опасались шведских шпионов — на Выборгской стороне были выставлены пикеты и патрули. 17 августа принц Антон сообщил английскому послу Финчу о попытках поджога Арсенала 310. На следующий день генерал-полицмейстер Ф. В. Наумов известил Сенат о том, что у Гостиного двора был пойман человек, пытавшийся его поджечь горящей «тряпицей». Злоумышленником оказался, однако, не шведский агент, а костромской мужик Дмитрий Иванов, решивший с двумя подельниками устроить большой пожар и поиметь с этого немалый «пожиток». На пытках в Петропавловской крепости «зажигалыцик» ничего нового не показал, получил смертный приговор, но по воле правительницы был милостиво отправлен на каторгу в Охотск 311. Сенат постановил распределить драгунские команды по районам Петербурга в виде постоянных постов и разъездов 312.