Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно

— Можно мне немножко воды? У меня такие сильные боли.

У него была последняя стадия рака, и он знал, что у нас нет болеутоляющих средств. Единственное, что мы могли ему дать, — это немного воды. Я принесла ему воду, смочила лоб и села возле него. Он с благодарностью посмотрел на меня и попытался улыбнуться. Мне было стыдно, что я больше ничего не могла для него сделать. Я гладила его костлявую руку и смотрела на его бледное изможденное лицо. Сквозь прозрачную кожу видны были набухшие кровеносные сосуды. То было лицо человека, уходящего на тот свет. Я помнила его в расцвете сил, когда он приезжал в своем конном экипаже и весело шутил. Летом он отвозил нас купаться к реке, зимой просто катал по городу. Колокольчики под дугой весело позванивали, и мы, дети, укутанные в шубы, затаив дыхание, слушали его рассказы. У него всегда были в запасе для нас рассказы, шутки, и я все еще слышу его громкий смех. Теперь он не смеялся. Что станет с ним и со всеми стариками в этом госпитале? Оставят ли их здесь, и кто будет за ними ухаживать? Может быть, нам придется взять их с собой, но как перенесут они дорогу? А выживут ли они в этом госпитале в гетто? Нет, даже если останутся люди для ухода за ними.

Мы уже испытывали большие трудности: не было лекарств, перевязочных материалов, болеутоляющих средств. Было очень мало еды. Старшины гетто просили командование обеспечить людей самым необходимым, но заплатить они были не в состоянии. Кончались деньги. Приходилось менять на еду то немногое, что еще оставалось. Но оставалось очень мало, так как полиция регулярно проводила обыски и забирала все припрятанное.

Пока я сидела в раздумье, Залман уснул. Я тихо погладила его руку, встала и подошла к кровати маленького Джонаса. Ему было восемь лет. У него была сломана нога.

— Как ты себя чувствуешь, Джонас?

— Хорошо!

— Больше не болит?

— Только немножко.

— Завтра мы снимем гипс, и ты сможешь опять бегать, но смотри не вздумай опять состязаться с Бенди в прыжках с крыши погреба. Ведь ты не хочешь вернуться сюда?

— Нет. Обещаю, что больше не буду.

Хорошо, что он вернется к своей матери до того, как нас увезут. Не забыть сказать Вере, чтобы она пораньше сняла гипс, и по дороге домой предупредить мать Джонаса, чтобы она забрала его завтра до семи часов.

Я подоткнула ребенку одеяло, и он уснул с улыбкой на лице в счастливой уверенности, что завтра уже ничего болеть у него не будет.

Я осмотрелась вокруг. Большинство больных спали. Выключив свет, я пошла в «контору» — маленький чулан, предназначавшийся раньше для хлама. Там сидели мои расстроенные коллеги по работе, все еще обсуждавшие последний приказ. Я сказала то, что думала: сельскохозяйственные работы в глубине страны. Большинство охотно поверили в это.

Наш разговор был прерван приходом Петера — мужа Магды. Магда была моей школьной подругой. Она вышла замуж в прошлом году. Когда ей не разрешили посещать шестой класс, родители нашли подходящего молодого человека и выдали ее замуж. Я давно знала, что она беременна, поэтому не удивилась, когда Петер сказал, что начались роды. Я вышла, чтобы принять ее и отвести на галерею. Ей придется рожать среди больных женщин. Мне удалось найти ширму, чтобы немного изолировать Магду. Она была одновременно и счастлива, и встревожена. Я пыталась ее успокоить. Помогла ей помыться и села возле нее. Петер ушел домой. Он ничем не мог помочь. Я обещала ему сказать, когда родится ребенок.

Магду беспокоила предстоящая поездка. Как она сумеет ухаживать в дороге за ребенком? Я не осмелилась с ней об этом говорить. Я волновалась за нее. Но, когда у нее начались схватки, мы обе забыли о том, что ждет нас завтра. Я побежала за акушеркой. Та осмотрела Магду, сказала, что все в порядке, и ушла. Вскоре схватки повторились и Магда закричала. Я не знала, что делать, и опять побежала за акушеркой.

— Скорее, сделайте что-нибудь, помогите ей!

— Я ничего не могу поделать, — сказала акушерка. — Все идет как положено. Рожать детей больно, но не опасно.

Я впервые присутствовала при рождении ребенка. Она умрет? Я вспомнила рассказы, как женщины умирают во время родов. Кажется, я никогда не захочу иметь детей, раз это так трудно. Но неожиданно послышался крик, и темный комок вывалился между ног Магды. Акушерка перерезала пуповину и несколько раз пошлепала ребенка. Раздался слабый писк.

— Мальчик, Магда! У тебя родился мальчик. Он темный. Смотри, Магда, смотри!

Со слабой улыбкой она посмотрела на ребенка и продолжала безразлично лежать, пока мы делали все необходимое. Скоро она уснула. Сердце мое пело. Жизнь еще не кончилась. Завтра нас увезут, но с нами будет новая жизнь, которая будет продолжаться после нас.

Акушерка обмыла ребенка, завернула его в чистые тряпки и положила возле Магды. Я села на стул около кровати и не могла отвести взгляд от новорожденного. Рассвело. Внезапно я вспомнила про Петера, Джонаса и обо всем остальном. Я сняла свой белый халат и отправилась к Петеру. Мне не пришлось будить его. Он сидел и нервно курил. Перед ним стояли пустая чашка из под кофе и пепельница, полная окурков. Услышав новость, он завопил от радости, поднял меня на руки и несколько раз подбросил.

— Мы назовем его Натаниел — «данный Богом»!

Затем Петер отпустил меня и побежал в госпиталь.

Когда я зашла к родителям Джонаса, они уже встали и собирались идти в больницу. Они решили забрать мальчика и обрадовались, когда узнали, что гипс будет снят до их прихода. После этого я ушла домой.

Мама и папа были заняты упаковкой вещей. Мы должны были стоять у ворот в семь часов. Каждому разрешалось иметь при себе не больше двадцати килограммов клади. Все остальное надо было оставить в гетто. Теперь пригодился мой рюкзак, который я приготовила до того, как нас выселили из дома. Я упаковала несколько платьев, нижнее белье, запасную обувь и чулки, джемпер, две книги, письменные принадлежности. Кроме того, в отдельную сумку я уложила смену белья, чулки и свой дневник, на случай, если рюкзак окажется слишком тяжелым и его придется оставить.

Теперь я вспомнила свой сон, тот кошмар, из-за которого я, наверное, и смастерила себе рюкзак. То была бесконечная процессия мужчин и женщин с мешками за спиной и посохами в руках. Они шли по большой дороге, иногда по лесным тропам, иногда вдоль канав и рек.

Был это мой сон или сон моей матери? Можно ли наследовать сны? Что это — коллективное подсознание? Будут ли мои внуки видеть этот же сон?

Когда я вышла на улицу, было еще тихо, но около семи часов люди уже начали выходить из своих домов. Вдруг я увидела Михаила.

— Вы здесь? Что случилось? Ведь вы собирались прятаться в горах, — вырвалось у меня. Я забыла, что мы раньше не обмолвились и словом.