Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Гораздо более резкой по тону была моя статья «Добровольная финляндизация» («Finlandisation volontaire»), опубликованная шесть месяцев спустя (6 июня 1975 года). Я отметил две фразы, произнесенные президентом на пресс-конференции: «Ни одну проблему европейской обороны нельзя плодотворно рассмотреть при нынешних обстоятельствах»; он посчитал «объяснимыми опасения, которые вызывают у Советского Союза планы по организации европейской обороны». Я был согласен с первой мыслью: пока наши партнеры остаются в объединенном командовании НАТО, а Франция в этом командовании не участвует, обсуждение вопросов собственно европейской обороны сразу же наталкивается на непреодолимые препятствия. Зато опасение советской реакции на планы европейской обороны мне представлялось необоснованным и неприемлемым. «Каким образом президент республики, учитывая нынешнее соотношение сил, может серьезно заявлять, что Советский Союз усматривает, по меньшей мере в будущем, риск какой-то угрозы или какое-то европейское военное давление на него самого в планах по организации европейской обороны? <���…> Пишу об этом с сожалением — ни генерал де Голль, ни Жорж Помпиду не признались бы, что боятся советских руководителей: эти последние уважают только тех, кто перед ними не отступает. Предоставляя Москве право контроля за организацией европейской обороны, президент делает первый шаг по пути, который несправедливо называют „финляндизацией“. Национальная независимость, если не сдерживание, должна утверждаться по всем направлениям».

Статья «Джунгли без чудовищ» («Une jungle sans monstres») (10 января 1975 года), в которой я стремился избежать полемики, быть может, лучше всего выражала чувства, которые внушали мне личность и поведение Жискара д’Эстена, впервые попавшего в джунгли международной дипломатии. Он сделал словесные уступки Брежневу, на которые отказались пойти его предшественники. Он уже заявлял о своем согласии в самом ближайшем будущем завершить Хельсинкскую конференцию, включая собрание на высшем уровне, — Жорж Помпиду такого обещания никогда не давал. Он пошел также на некоторые уступки Гарольду Вильсону, чтобы способствовать его успеху на референдуме, намеченном в Великобритании. Его переговоры с американским президентом на Мартинике прошли в смягчившейся обстановке, без столкновений. «Куда ушли времена олимпийских пресс-конференций, на которых человек, отягченный возрастом и историей, рисовал в присутствии тысячи завороженных журналистов картину опустошенного или грозового мира — мира, где Франция, не входившая в блоки, оставляла себе скромное, но горделивое место одиночки: у нее не было тех инструментов силы, которыми обзавелись великие державы, но она отказывалась подчиняться кому бы то ни было, чтобы следовать только тем советам, что подает мудрость». Именно в этой статье я употребил выражение, которое Ф. Миттеран привел в одной из своих книг и которое подхватили почти везде, в более или менее искаженном виде: «Г-н Жискар д’Эстен <���…>, в отличие от генерала де Голля, впитавшего в себя историческую культуру периода до 1914 года, как кажется, не осознает трагичности, свойственной межгосударственным отношениям. Когда г-н Андре Фонтен привел ему изречение полковника Хауса, советника г-на Вильсона: „дипломатия — это развлечение для утомленных монархов“, то он испытал явное удовольствие от такой, если можно сказать, дедраматизации дипломатии. <���…> В. Жискар д’Эстен подходит к иностранным делам не как Макиавелли, а как экономист, даже как намеренно наивный человек. При Пятой республике он почти постоянно был министром финансов, а теперь рискнул совершить первые шаги в джунглях государств, не теряя своей обычной легкости, и не повстречал там безжалостных чудовищ. Пожелаем ему и себе самим, чтобы он никогда не имел там дурных встреч».

Первую дурную встречу президент имел, предприняв визит в Москву в октябре 1975 года. Заранее, в статье под заголовком «Пределы французско-советского сотрудничества» («Les limites de la coopération franco-coviétique»), я предвещал, ошибаясь, что переговоры пройдут без неприятностей или, по крайней мере, без крупных неприятностей. В это время во Франции разгорались споры относительно Испании и Португалии. Даже часть умеренной прессы упрекала президента (я считал, что он прав) за то, что он не осудил достаточно громко казни заключенных по приказу генерала Франко в ответ на покушение, стоившее жизни адмиралу Карреро Бланко, объявленному преемником каудильо. В соответствии с дипломатической традицией, писал я, французский президент и советский секретарь номер один отделят диалог между государствами от конфликта идеологий. Относительно Португалии Франция и Советский Союз 282 находились в противоположных лагерях, но могло ли быть иначе, если Франция, в глазах советских представителей, совершенно очевидно входила в «империалистический» лагерь? Наша страна не участвовала ни в переговорах по ограничению стратегических ядерных вооружений, ни в переговорах по сокращению обычных вооруженных сил в Европе; что же, таким образом, оставалось для обсуждения «на двусторонней основе», прибегая к дипломатическому жаргону? Советские представители в свое время предложили Помпиду сделать еще один шаг в привилегированных французско-советских отношениях: подписать договор о дружбе. Помпиду вежливо отклонил это предложение, и я предвидел, что Жискар д’Эстен, несмотря на излияния чувств в Рамбуйе 283 , повторит этот отказ. К тому же «привилегированные отношения» между Парижем и Москвой перестали существовать после того, как В. Брандт подписал нечто вроде мирных договоров с Советским Союзом.

Путешествие французского президента озадачило наблюдателей. На второй день было объявлено о болезни Л. Брежнева; беседы на высшем уровне прекратились; Жискар д’Эстен совершил намеченные поездки, но сопровождавшие его официальные лица по своему рангу не входили даже во второй эшелон номенклатуры. Было ясно, что советские руководители охладели к нему и выражали ему свое неудовольствие: я с точностью не понимал почему. Некоторое значение я придал речи, произнесенной Жискаром д’Эстеном по завершении ужина в первый день визита. Французский президент ратовал за разрядку в идеологическом соревновании; эту тему он неоднократно развивал во Франции, но в Москве он ее изложил в первый и в последний раз. Эта речь, беседы в первый день, последующие переговоры относительно заключительного коммюнике привели в раздражение советских представителей, и они хотели, чтобы это раздражение было увидено.

Мировая пресса прокомментировала отступления от дипломатических ритуалов — дипломатический грипп Л. Брежнева. Президент с упорством отвечал, что эти эпизоды — плод воображения журналистов или их зловредного ума. Ничего-де не случилось. Лично я уже написал комментарий об этой «дурной встрече», когда вечером мне позвонил по телефону сам президент. Разговор продолжался около тридцати минут. Я не сделал никаких записей, в памяти осталось только общее представление об этом разговоре. Событие было придумано журналистами; Брежнев в самом деле заболел; мероприятия проходили в соответствии с программой визита. Не было оснований толковать незначительные инциденты, если даже предположить, что их не создали толкователи.