Алексей Карпов - Юрий Долгорукий

Миролюбие Гезы, по-видимому, объяснялось не только свойствами его характера или подкупом лиц из его ближайшего окружения. Венгрия находилась в состоянии войны с Византийской империей, и события на венгерско-византийском пограничье имели для короля определяющее значение. Владимирко, несомненно, учитывал это обстоятельство. Когда король начал против него войну, он немедленно дал знать об этом своему союзнику и покровителю, византийскому императору Мануилу Комнину, и тот не преминул воспользоваться удобным случаем, вторгся в Венгрию и захватил крепость Зевгмин (то есть Землин, современный Земун).

По словам византийского хрониста Иоанна Киннама, одного из наиболее осведомленных биографов императора Мануила, император мстил «королю пэонян» (то есть венгров) главным образом именно за то, что тот «напал на Владимира… правителя Галиции, союзника римлян (ромеев, то есть византийцев. — А.К.), вопреки его желанию». Император, сопровождаемый многочисленным венгерским полоном, находился уже на обратном пути и как раз переправлялся через реку Саву (правый приток Дуная), когда стало известно о том, что «король пэонян, счастливо окончив войну против Галиции… и располагая огромными силами, с великим рвением» устремился за ним в погоню {295} . Если мы верно датируем эти события летом 1152 года (в литературе их относят также и к предыдущему 1151 году), то можем с уверенностью утверждать, что известие о вторжении византийских войск в Венгрию и заставило короля Гезу поторопиться с заключением мира с Владимирком.

Изяслав же согласился на мир с очень большой неохотой и только под давлением короля («нужею королевою и мужии его»). Условия мира, продиктованные галицкому князю, сводились к следующему: Владимирко обязался передать Изяславу все те города, которые были получены им в дар от Юрия, — Бужск, Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойницу (все они находились на пограничье Киевской и Галицкой земель, но относились к «Русской», то есть Киевской, волости); кроме того, он объявлял себя союзником и подручным Изяслава Мстиславича и по его приказанию должен был участвовать во всех его походах и «всегда с ним быти» «до живота своего… на всих местех». Эти условия Владимирку предстояло подтвердить на кресте, причем, по настоянию короля Гезы, для крестного целования был выбран крест святого короля Стефана, крестителя Венгрии, — почитаемая христианская реликвия, которую король Геза возил с собой. Галицкий князь на все согласился «с радостью».

Однако и его раскаяние, и его готовность к миру были неискренними. Даже в самой церемонии крестоцелования он пошел на хитрость. По-прежнему выдавая себя за тяжелобольного, он целовал крест в присутствии послов короля Гезы и князя Изяслава Мстиславича, но сделал это не так, как полагается, а лежа на постели, «творяся, акы изнемагая с ран». На самом же деле никаких ран на нем не имелось, он был совершенно здоров. И когда князья сняли осаду с Перемышля и разъехались, Владимирко с легкостью отказался выполнять условия заключенного мира.

Выяснилось это очень скоро — как только князь Изяслав Мстиславич направил своих посадников в те города, на которых Владимирко целовал ему крест. Галицкий князь отказался возвращать их. Более того, когда Юрий Долгорукий начал войну с Изяславом и выступил к Чернигову, он, как мы уже знаем, также двинул свои войска к Киеву.

Удача, казалось, в очередной раз улыбнулась ему. Ни король Геза, втянутый в войну с императором Мануилом, ни князь Изяслав Мстиславич, занятый борьбой с Юрием Долгоруким и Святославом Ольговичем, не имели возможности наказать его за нарушение обязательств, скрепленных крестным целованием. Галицкий князь торжествовал победу, доставшуюся ему столь необычным способом.

Зимой 1152/53 года (предположительно, в феврале) [107] Изяслав Мстиславич отправил в Галич своего боярина Петра Бориславича, который присутствовал при крестоцеловании Владимирка. (Этого Петра, между прочим, считают автором летописи, описывающей события княжения Изяслава Мстиславича, а возможно, и его ближайших потомков {296} .) Петр вез с собой те самые «крестные» грамоты, на которых Владимирко целовал крест. Возвращение «крестных» грамот было равносильно объявлению войны. Впрочем, Изяслав еще давал галицкому князю шанс «управитися» в крестном целовании. В случае возвращения указанных в грамотах городов он обещал «не поминать» того, что случилось. «Не хощеши ли дати, — угрожал Изяслав, — то съступил еси крестьного целования. А се твое грамоты крестьныя, а нама с королем с тобою како Бог дасть».

Владимирко отвечал так, словно крестного целования никогда и не происходило, обвиняя, а не защищаясь: «Извеременил (то есть воспользовался удобным временем. — А.К.) еси на мя и короля еси на мя възвел. Но оже буду жив, то любо свою голову сложю, любо себе мьщю!»

Эти слова привели в изумление и даже напугали боярина Петра. Указывая на собственный нательный крестик, он воскликнул: «Княже, крест еси к брату своему к Изяславу и к королеви целовал, яко ти все управити и с нима быти, то уже еси съступил крестьного целования!» И отвечал Владимирко с насмешкой:

— Сии ли крестець малый?! (То есть: что мне сей крестик малый?!)

— Княже! Аще крест мал, но сила велика его есть на небеси и на земли… А съступиши, то не будеши жив!

Слова эти не на шутку разгневали галицкого князя:

— Вы того досыти есте молвили. А ныне полези вон! Поеди же к своему князю!

Петр Бориславич молча положил перед князем «крестные» грамоты и вышел вон. По приказанию князя ему не дали ни подвод, ни корма для лошадей, то есть ничего того, что полагалось княжескому послу. На собственных некормленых лошадях боярин выехал из Галича, сопровождаемый насмешками князя Владимирка и его людей. А дальше произошло то, что до глубины души потрясло современников, оставшись в памяти потомков ярчайшим примером Божьего наказания за неверие в силу честного и животворящего креста.

Когда Петр Бориславич выезжал с княжеского двора, князь Владимирко шел в церковь по особой галерее, соединяющей церковь с его княжеским двором. «Вон, поехал муж русский, — воскликнул он со смехом, указывая на боярина. — Все водости мои забрал!» После службы князь возвращался к себе домой. И когда он проходил по тому же переходу, на той самой ступени, на которой он насмехался над боярином Петром, его внезапно поразил удар — очевидно, острый сердечный приступ. «Некто мя удари за плече», — простонал князь и начал оседать на пол. Его подхватили, отнесли в горницу, положили на постель. Той же ночью он скончался.

Послали за боярином Петром. Его, ничего не объясняя, вернули с полпути в Галич. «Петр же… печален бяше велми, оже ему бяше опять в город поехати, творяшяться прияти муку пуще того». (Напомним, что Петр, возможно, и был автором этого текста, то есть передавал собственные ощущения.) В Галиче же он был поражен внезапно произошедшими переменами. Его встретили княжеские слуги, «вси в черних мятлих (плащах. — А.К.)»; на княжеском престоле восседал сын Владимирка Ярослав, также в черном одеянии, со скорбным видом. Когда Петр сел на предложенный ему стулец, Ярослав разрыдался. Тогда-то Петру и было объявлено о внезапной кончине князя. Что мог ответить на это киевский боярин? Только повторить обычные слова утешения, те, что всегда говорят в подобных случаях: «Воля Бо-жия, а всим тамо быти». Злорадства не было и в помине. Боярин Петр, как и другие, был напуган случившимся, видя во всем грозную волю Всевышнего Творца.