Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Все оказалось не так уж и сложно. Для начала я расстелил на земле брезент, разобрал ЗиФовский мотор, все детали аккуратно разложил. Полюбовавшись на дело рук своих, собрал мотор и озадаченно почесал затылок: на брезенте лежали «лишние» детали. После повторных мучений почти все детали оказались на своем месте, а после третьей разборки-сборки никаких «лишних» деталей уже не было. Залил бак бензином, крутанул заводную ручку – и мотор с ходу радостно взревел. В помощники мне выделили Галю Гнатченко, Володю Чигиринова и Женю Печникова. Под движущиеся лопасти транспортера мы с Галей и Володей широкими деревянными лопатами подгребали зерно, которое золотым плотным дождем сыпалось в высокий кузов грузовика, вслед за буртом подтаскивали свой агрегат за новой порцией пшеницы. На машине в это время орудовал лопатой Женя Печников. В честь нашего агрегата Галю Гнатченко мы стали именовать Агрегатченко.

В это время на совхозных полях надсадно ревели гусеничные трактора, волоча за собою несамоходные комбайны «Сталинец». Началась уборочная страда. Наши ребята освоили специальность помощников комбайнеров, а девочки распоряжались специальными приспособлениями для сбора соломы – копнителями. Все шабашили поздно вечером, а вот нам с Володей Пырсиковым приходилось очень туго: машины с зерном шли на элеватор круглые сутки. Шоферам платили с каждой ездки, мы едва успевали слегка прикорнуть, как прибывала очередная машина, ее надо было без промедления загружать.

Особенно тяжело было Бражкину старшему. Высокий, статный, добрейший Володя легко и свободно вошел в нашу компанию. Ходил он по-флотски – вразвалочку, гордо носил свою лысину. И только здесь, на целине, мы узнали, что у него ниже правого колена был… протез. Вот о него-то я в поезде и ударился ногой, спрыгнув с нар.

Прошло несколько утомительных дней работы. Утром, заметно прихрамывая, Володя отвел меня в безлюдное место и взял с меня слово, что я никому не заикнусь о том, что он скажет по секрету. Я клятвенно пообещал хранить тайну. Володя сказал, что у него не все в порядке с «лапой», поднял брючину и отстегнул протез. На культе не было живого места, кожа стерта до крови. Оказывается, Володя потерял ключ, которым протез надежно крепился к ноге. Вчера он весь вечер безуспешно ползал по току, а теперь просит меня заняться поиском. Я резонно ответил, что занятие это подстать поиску иголки в стогу сена, наверняка ключик вместе с зерном мы погрузили в одну из машин, и он уже на элеваторе. А опрометчиво данное мною слово хранить тайну я забираю обратно.

Не откладывая, рассказал ребятам о Володиной беде. Было решено отправить Пырсикова в Кокчетав. Пусть в больнице подлечится, а потом отправляется в Ленинград. Сказано – сделано. Вскоре подвернулся грузовик, который направлялся в областной центр. Мы посадили Бражкина старшего в кабину и тепло попрощались с ним. Думали – надолго. Но прошло дней десять, и Володя, к нашему удивлению и восторгу, объявился собственной персоной, радостно улыбаясь и сверкая лысиной. В Кокчетаве на улице он увидел занятого работой сапожника и наметанным глазом определил, что тот тоже пользуется протезом. После краткой беседы сапожник подарил Володе запасной ключ от протеза. Слегка подлечившись, наш друг и не подумал возвращаться в Ленинград, а на попутках добрался до нас. Вскоре он пришел в норму и включился в работу, отвлекаясь лишь на то, чтобы пощелкать затвором фотоаппарата. У меня сохранилось множество фотографий целинного цикла. Они напоминают далекое время, когда мы, студенты, совершенно добровольно участвовали в освоении целинных земель Казахстана. В миллионах тонн зерна для страны была и частица нашего труда.

Здесь мне посчастливилось подружиться еще с одним замечательным человеком – Василием Васильевичем Гербачом. В университете он преподавал марксизм-ленинизм, читал лекции очень свободно, никогда не ставил студентом отрицательных оценок, говоря, что каждый, рожденный при Советской власти, заслуживает как минимум твердой троечки. А в узком кругу не стеснялся аргументированно критиковать самого Ленина. На целине он руководил всеми студенческими отрядами, объезжал на мотоцикле разбросанные в степи совхозы, был хорошо знаком не только с начальством, но и знал, казалось, всех нас, наши успехи и нужды, быстро решал все вопросы. Удивительной простоты, щедрости и обаяния был этот человек. Люди, знавшие его, не могли сдержать доброй улыбки, едва услышав фамилию Гербач. Так выпали карты судьбы, что мы с ним дружили многие годы. После университета Василий Васильевич возглавлял кафедру в Ленинградском Северо-Западном политехническом институте, а затем был приглашен в Московский университет, где работал до самой своей кончины. Иногда он приезжал в родной город вместе с любимой огромной собакой-водолазом Вегой, а мы с женой гостили у него в Москве.

За работу на целине я впервые в жизни получил много денег, предвкушая, какой костюм, пальто и ботинки вскоре надену вместо обветшавшего флотского одеяния. Обратно в Ленинград мы ехали в комфортабельных плацкартных вагонах: видимо, заслужили такое к себе внимание! Мой чемодан был забит книгами. Их я купил в совхозном магазинчике. Таких книг в Ленинграде днем с огнем не сыщешь. Чего только стоили, к примеру, двухтомник полузапрещенного Сергея Есенина, однотомник произведений Исаака Бабеля с предисловием Ильи Эренбурга, роман Ремарка «Три товарища», четырехтомник Маршака!

Довольно продолжительной была остановка в Петропавловске Казахстанском. Здесь мы успели запастись продуктами. У меня в карманах шуршали крупные купюры. Подобно купчику, возвращающемуся с золотых приисков, я притащил в вагон для угощения друзей целый ящик водки и шампанского, а также несколько консервированных банок ананасов. Дело в том, что даже мы, начинающие филологи, уже знали роскошные строки Игоря Северянина:

Мне до смерти захотелось попробовать ананасы в шампанском. Для начала мы решили выпить не какого-то чемергеса, а нормальной водочки и поесть, а потом «отлакировать» божественным напитком. Мальчишеская затея удалась плохо: вкус ананасов в шампанском полностью выветрился из похмельной головы.

Василий Васильевич знал о моей жилищной проблеме и по возвращении в Ленинград очень быстро добился, чтобы меня поселили в общежитии. Но для этого надо было сняться с прописки в родной комнате. Добрейшая паспортистка тетя Лена долго меня уговаривала не делать опрометчивого шага. Она хорошо помнила моих родителей и то, как собственноручно вписывала меня, новорожденного, в домовую книгу, пугала возможными последствиями. Однако иного выхода не было, я ежедневно ощущал, что мешаю нормально жить брату и его жене. Тетя Лена с горестным причитанием выполнила мою просьбу.