Павел Фокин - Цветаева без глянца

И ледяной ужас: вдруг подумает, что забыла?! И потому — не придет?

— Ни за что не пойду, ни за что не пойду, ни за что не пойду, скажу себе: он уехал в Т., поверю — и не пойду, п. ч. глупо — раз он в Т-ве.

Но ведь я буду знать, что он не в Т-ве, я ведь не поверю, я буду знать…

И — главное — если бы мне сказали: через хо дней ты его увидишь. Но ведь я каждый, каждый, каждый вечер буду его ждать, и он каждый, каждый, каждый вечер будет не приходить, а что он и через 10 дней не придет — и через месяц — никогда?! Господи, когда я его 1 1/ 2дня не вижу, мне кажется — подвиг! Ведь я все время отуманиваю себя: стихами Mme de Stael [50] Мадам де Сталь — французская писательница XVIII века. , людьми, все время сражаюсь, каждую минуту отстаиваю себя у необходимости в нем, для меня каждая минута — без него.

О, я знаю себя! Через полных два дня у меня будет такое чувство исполненного долга, такое сияющее чувство донесенной — непосильной! — ноши, я почувствую себя ТАКИМ ГЕРОЕМ, что — секунду тому назад и думать об этом не посмев! — вцеплюсь в любой предлог — и ринусь к нему, чистосердечно веря, что иду по делу.

Господи! Ведь я не преувеличиваю. Отбросим 4–5 часов, которые сплю, и подсчитаем минуты.

48 час. − 10 = 38 ч. 38 × 60 = 2280

38

60

——

2280 — Две тысячи двести восемьдесят минут, и каждая, как острие! Ведь это — ТАК. А для него — между рисованием, грядками, прогулками, и еще не знаю чем (м. б. любит кого-нибудь?) — для него это даже не два дня, а просто — ничего, ничего даже не заметит.

Так я еще мучалась 22 лет от Сони П<���арнок>, но тогда другое: она отталкивала меня, окаменевала, ногами меня топтала, но — любила!

А этому я — глубоко и растерянно задумываюсь — просто НЕ НУЖНА. Ведь он про друзей говорит: — «Ежели бы они умерли, я бы их наверное скоро забыл…» А я разве для него — друг? — Так — «приятно».

Господи, каюсь до конца: с гордыней кончено, «приятно» — согласна, но одного не могу! Не могу! Не могу! — чувствовать себя меньше, чем стук в комнате. Этого не могу — и не гордыня встает — а последний остаток разума: «ничего не добьешься!» и — то, с чем умру — корректность. <���…>

— Господи, что я ему сделала, что он меня так мучит?

А я-то думала, что уже никогда больше никого смогу любить! — Точно тогда, 17 лет, кудрявая после кори, — в первый раз!

— Стихи. — Но моих стихов он не любит, они ему не нужны, значит и мне не нужны, — что мне до того, что Бальмонт похвалит?!

<���…>

— З.<���авад>ский тоже меня не любил, но ему льстило мое внимание, и — кроме того! — я могла ему писать. Любил стихи. Кроме того, в III Студии я была в чести, это увеличивало для него мою ценность, — хоть именем моим мог похвастаться! (III Студия еще менее известна, чем я!)

А этот — [12; 122–125]

<���…>

9-го русского мая 1920 г.

Так я только раз в жизни мучилась, — 10 лет назад! — 17-ти лет! Я совсем забыла, как это бывает. Как будто бы я лежу на дне колодца, с перешибленными ногами и руками, а наверху ходят люди, светит солнце [12; 130].

НН! А начали все-таки — Вы! (Друг дорогой, не виню!) — Вы первый сказали: — «Если бы я действительно был старым учителем, а Вы моим юным учеником, я бы сейчас возложил Вам руки на голову — благословил бы Вас — и пошел.» — Как же после этого не подставить головы — не поцеловать благословивших рук?

И — заметьте — я крепилась до следующего вечера!

Странно: все мистики любили — Ночь, пели — Ночь, молились — Ночи! — Новалис — Сведенборг — я мистиков плохо знаю, но ведь и масоны собирались ночью.

И не только мистики, — все, одаренные даром души! (О, моя Беттина!)

— И вот Вы, милый НН, мистик и существо — вопреки всему! — определенно одаренное даром души, (я бы сказала — духа!) — так просто решаете: ночь — для сна. И ничего не чувствуете в темноте. Если это в воспитательных целях, поверьте: ночь для меня — самое меньшее — целоваться!

Ночью — я чувствую — от меня просто идут лучи. И — по чести — разве я существо любовной страсти? Я, вообще, существо.

И «справиться» со мной можно было — знаете — как? — «М<���арина>, подумайте глубже, почувствуйте глубже…»

— И всё. — [12; 139].

<���…>

НН! В первый раз, когда Вы меня провожали, я в первый раз за всю мою жизнь остановилась не перед своим домом.

Всячески можно истолковать: 1) что мне до старого дома, раз есть новый дом (Вы), 2) просто не хочу домой 3) хочу домой, но не к себе (к Вам!) и т. д. А в итоге: ни своего дома, ни Вашего. <���…>

НН хитер. Зная, что будет мучиться от меня, предпочел мучить — меня.

— Как это у него внутри, в груди? — Встречался, ждал, радовался, смеялся, провожал ночью по Поварской, гладил по голове — а потом сразу: заказ на декабристов — верниссаж — в промежутки — огород — какие-то старики — обеды и ужины…

Глядя на свои руки вспоминает ли он иногда, что я их целовала? <���…>

16 го мая 1920 г. — Воскресение, — Троицын день

День нашего примирения, дружочек.

Жаль, что я в этот день не могу преподнести Вам — новую любовь! (Не готова еще.)

Мириться с Вами я не пойду, хотя книжка Ваша готова — переписана и надписана.

— «Милому ННВ. — с большой грустью — от чистого сердца — в чудесный Троицын день.»

Но у Вас сегодня — верниссаж, Вам не до Троицына дня и не до женских стихов.

Брат Володечки, Вы сейчас в роли доктора (дай Бог, чтобы не фельдшера!) — и сами этого не подозреваете.

Вы из породы «уважающих женщину», не смотрящих глубже — не подходящих ближе, чем нужно. С Вами мы наверное будем хорошо дружить, и, если Вы так умны, как надеюсь, мне с Вами не будет скучно [12; 155–156].

<���…>

После встречи с НН. я как-то подавлена, открыв, что у меня живое сердце (для любви и для боли, — вот: «ноет!») я стала себя бояться, не доверять. — «Tu me feras encore bien mal quelque jour» [51] «Ты причинишь мне еще большую боль когда-нибудь» (фр.). — стала меньше себя любить.

10 лет я была Фениксом — бессмысленно и блаженно сгорающим и воскресающим (сжигающим и воскрешающим!) — а теперь — сомнение — подозрительность какая-то:

«А ну-ка — не воскреснешь?»

Вчера у меня был НН. Третьяго дня я его просила в записочке передать мне с Алей книги <���…>. Вчера утром он их принес.

Всего записывать не буду. Обрадовалась, но с ума не сошла. Он пришел вовремя. Сейчас я отвлечена Вячеславом, Худолеевым, — немножко пьесой, собой, а главным образом женщинами, загадкой женского.

Такие фразы: — «Это у Вас халат?» — «Нет, шаль.» — «Она немножко похожа на Вас.» — Шаль золотая с бирюзовым, (рыжее золото) — старинная — прекрасная. Если бы из худшей ткани могла бы быть безвкусной. И сейчас еще — цыганский просвет (как привкус.)