Анна Бурдина - Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы

«Убийственный» отчет Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года.

Верный делу и госпоже Блаватской Джадж тут же прислал из Англии свое мнение о газетной шумихе:

«Итак, о вас составлен отчет. Вы труп. Вы уничтожены. Вы – не более чем „махатмическая выдумка“. Но они также отдают вам должное, ведь вы навсегда останетесь главной, самой интересной и выдающейся, самой замечательной и талантливой из всех самозванцев-организаторов великих движений, которые появляются в каждом столетии как благословение или проклятие. Даже Калиостро не удостоился такой чести! Что ж, честь вы вполне заслужили; если бы только не эта низкая ложь и грязь в ваш адрес».

В действительности общественная реакция на Отчет оказалась прямо противоположной тому, на что рассчитывали «заказчики». По словам Гартмана, «скандал известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с ее взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них. В Соединенных Штатах Теософское движение обрело второе дыхание и уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала „Путь“, основанного Джаджем, а на следующий год в Англии начал выходить журнал „Люцифер“, издаваемый самой госпожой Блаватской».

Но Елена очень переживала любой «плевок» в ее сторону, который шел от недоброжелателей и от прессы, подхватывающей все, что может служить сенсацией.

Под Новый год очередной «подарок» преподнес ей профессор Селен. Он привез экземпляр публикации Отчета Ходжсона – две сотни страниц сплошных «свидетельств» о мошенничествах госпожи Блаватской.

Елена хоть и ожидала подобного, ей стало неприятно, она разволновалась, вспыхнула и принялась придираться то к Луизе, то к какой-то глупой газетной статье, то к журналистике вообще. К тому времени графиня Вахтмейстер, с которой Елена очень подружилась, прожила с ней около месяца.

Елена, попытавшись проверить ее преданность делу, сказала ей:

– Вы не должны оставаться рядом с женщиной, чья жизнь разрушена… на меня повсюду будут указывать пальцем как на мошенницу. Уезжайте, пока мой позор не запятнал вас.

– Меня это не смущает, – ответила графиня.

Елена недоверчиво посмотрела на свою помощницу и, решив несколько смягчить свою суровость, сменила «гнев на милость»:

– Одно утешает: вся тяжесть обвинений легла на меня, поскольку Учителя объявлены вымыслом. Тем лучше. Их имена осквернялись слишком долго.

Часто она получала корреспонденцию, где высказывались всякого рода сомнения, в том числе в реальности существования Учителей. Елена терпела многие обвинения, но, когда ставилась под сомнение деятельность Учителей, она всегда реагировала и старалась объяснить доходчивым языком свою позицию, как, например, в письме к Скиннеру, полагавшему, что вся ее премудрость, прежде всего, исходит от нее самой, а не от Учителей.

«Вас мучает мысль, что я лгу насчет Учителей, но скажите, почему? Разве это ложь – сказать о живых людях, что они существуют? И зачем мне было их выдумывать и держаться за эту „выдумку“, если вот уже 12 лет, и три последних года в особенности, из меня делают мученицу за то, что я говорила правду? Глубокоуважаемый сэр, ни одна женщина, равно как и мужчина, будучи в здравом уме, не сойдут добровольно в тот ад, в котором оказалась и остаюсь я, вызвав на себя огонь спиритуалистов, христиан, материалистов, ученых и всех остальных, вкупе с двумя третями наших теософов, – но я связана своей клятвой и обетами. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье для того лишь, чтобы стать удобрением на полях теософии будущего».

Тем временем Баваджи и Мохини, трудившиеся на благо Теософского общества в Лондоне, оказались среди тех, кто выступил против госпожи Блаватской, поэтому работа над «Тайной Доктриной» практически остановилась.

В этот тяжелый для Елены период к ней в очередной раз наведался вездесущий Всеволод Соловьев, на которого она повесила ярлык «Яго философии». Благоприятное впечатление, произведенное им в Париже, резко поменялось. Он стал вызывающе напорист, развязен и язвительно насмешлив. Теперь Соловьев не просто просил, а требовал научить его некоторым феноменам, но Елена категорически отказывалась, вновь и вновь повторяя, что это могут делать только «посвященные» или те, у кого есть дар. Соловьев заподозрил в «особенностях» и «избранности» так называемых «посвященных» подвох и решил, путем скандалов и публичных обвинений, вывести госпожу Блаватскую на чистую воду. Он подчеркнуто скептически подходил к ее феноменам и ко всему, чем она занималась и выливал ушаты грязи на ее деятельность, уподобляясь семейству Коломб. Все было бы терпимо, если бы господин Соловьев просто злобствовал, оставаясь при своем мнении, и не выносил его на публику. Но он оказался куда более опасным недоброжелателем и решил сделать себе имя, критикуя госпожу Блаватскую. Он принялся писать ядовитые статейки, полные мелочного, предвзятого самомнения. Из статеек так и выпирало его ущемленное тщеславие из-за неудавшихся магических опытов.

Однако, следует отдать должное, повествования господина Всеволода Соловьева, опубликованные в печати, выглядели довольно убедительно. В них было все: и полное описание картины увиденного, и известные лица из Теософского общества, которые хотят что-то доказать, и сам скептик, то есть господин Соловьев. Таким образом, в глазах общественного мнения госпожа Блаватская была вновь полностью повержена.

Елена Петровна не знала, что ей предпринять, так как давать опровержение подобным статьям было по меньшей мере глупо. Да и что опровергать, – поверил или нет господин Соловьев в действительность происходящих феноменов? Однако Елена пыталась несколько раз письменно отвечать на его выпады, пока не поняла, что этим только «травит разбушевавшегося пса», и просто перестала на него реагировать.

В Теософском обществе Соловьева тоже считали интриганом и лжецом, но от этого Елене не становилось легче. Многие сторонники после разразившихся скандалов оставили ее. Соловьев, который тоже в начале их знакомства играл роль преданного друга, в результате стал подлым предателем. Пользуясь ее добрым расположением, откровенностью и гостеприимством, он представил имеющиеся факты производимых ею феноменов в совершенно неприглядном свете.