Уильям Берк - Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника

На следующий день я встаю невыспавшимся и немного помятым. Мне не обойтись без кебаба. Улицы выглядят так, как всегда, – блестят чистотой, словно ничего не произошло. На мостовой ни единой пивной бутылки, ни даже поваленного автобуса. Маленькие немецкие эльфы, работающие на Ordnung (порядок), хорошо потрудились ранним утром. О вчерашней ночи напоминает только радостное сияние города, пусть и в более трезвом варианте. Я иду по Гетештрассе и вижу мать, которая едет на велосипеде и корчит рожи детям в коляске с атрибутикой немецкой сборной. Под дубами прогуливается пара студентов: юноша в дредах и с голым торсом и девушка в свободно сидящем фиолетовом платье. Они едят мороженое и смеются. У Германии, опьяненной мыслью о победе и новооткрытой национальной гордостью, сейчас медовый месяц.

Я пересекаю трамвайные пути и оставляю велосипед у витрины кебабной лавки. Сегодня работает Эмре. Найдя здесь кебаб по два евро, я подружился с Эмре и его заведением. Он приехал в Германию в двенадцать лет, когда настало время работать в семейном бизнесе – дядиной лавке. Сейчас ему шестнадцать, и большую часть дня по будням и в выходные он проводит здесь же, заворачивая мясо в питу и флиртуя с посетительницами. Мы обычно рассказываем друг другу что-нибудь о наших странах. Он часто вспоминает, как ему жилось в Стамбуле, о красавицах с кошачьими глазами, о синеве Мраморного моря и, конечно же, об успехах турецкой сборной по футболу. Я в свою очередь играю на австралийских стереотипах: блондинках с бронзовым загаром, нашей Кайли и, конечно же, кенгуру – он каждый раз с упоением слушает об этой прыгучей аномалии. Мы в чем-то хорошо понимаем друг друга. Мы оба иностранцы, говорящие на примитивном немецком с акцентом – правда, его немецкий несколько более изощренный, чем мой. Каким-то образом благодаря нашей взаимной языковой неуклюжести мы можем говорить свободней, не так скованно.

У Эмре, как и у меня, синяки под глазами, и я спрашиваю его, что он вчера делал. “Матч смотрел!” – отвечает он, глядя на меня как на инопланетянина. “Да, определенно хорошая была ночь. Возможно, даже слишком хорошая”, – говорю я, ощущая, как вкус вчерашней ночи подкатывает к горлу. Оказывается, Эмре гулял до рассвета на этой огромной уличной вечеринке, в которую превратился Фрайбург. Турция не попала на чемпионат, и еще с самой жеребьевки я пытаюсь понять, за кого он будет болеть. Каждый раз он мнется и уходит от ответа. Но сегодня, когда я снова начинаю допытываться, он говорит: “За Германию, конечно!”

Поезд опаздывает. На целых пять минут. “ Scheissse ”, – выдыхает бизнесмен справа от меня. У него лицо человека, узревшего конец света. В моем мире опоздавший на пять минут поезд – это большой плюс: за это дадут бесплатный кофе, апельсиновый сок или что-то из еды. Служащая Deutsche Bahn провозит свою тележку с утешительными бонусами с потупленным взором, не решаясь смотреть недовольным пассажирам в глаза. Многие демонстративно ее игнорируют, как бы протестуя против такого безобразия. Но вот наконец блестящий поезд ICE подъезжает, и напряжение на платформе рассеивается.

Я на пути в Берлин. Но я еду не на финал Кубка мира с участием Германии, а для того, чтобы повидаться со старым другом. Всенародные гуляния прекратились несколько месяцев назад, когда Германия проиграла Италии в полуфинальном матче в Дортмунде. Горькая ирония: безудержная атака, летучий строй, эмоциональный подъем немцев не смогли сломить каменную защиту и хитро рассчитанную атаку итальянцев. Это был день трагедии. Поскольку матч пришелся как раз на мою вечернюю смену в пабе, я мог наблюдать за этими лицами, поначалу полными надежды. После того как Azzuri забили два гола в дополнительное время, вокруг воцарилось похоронное настроение. Черный, красный и золотой смешались, стекая по щекам. Взрослые мужчины плакали, причем не от горя, а от шока. Они плакали в тишине. Их оптимизм, восторг момента были столь велики, что никто не задумывался о чем-либо, кроме будущего триумфа в Берлине.

Последующие две недели вся Германия носила траур. Но теперь, всего лишь три месяца спустя, все те чувства – радость и горе – уже потерялись в будничной суете и апатии. Кубок мира оказался забыт, как летний курортный роман.

Поезд прибывает на берлинский Hauptbahnhof (центральный вокзал), и я вижу настоящий собор из стекла. Воплощение модернизма и той лучащейся счастливой атмосферы, которую пытаются воспроизвести все на свете безразмерные торговые центры, этот вокзал – сотканная из света симфония во славу путешествий и путешественников. Снаружи меня ожидает то же самое. Ничем не приукрашенный, старомодный Берлин, который я видел пять лет назад, теперь покрыт блестящей облицовкой. Marie-Elisabeth-Lüders-Haus, Kanzleramtsgebäude и Paul-Löbe-Haus, построенные за последние несколько лет, исповедуют единую броскую эстетику стекла, причудливых форм и взмывающих ввысь белых стен. Архитекторам, вероятно, никто не ставил задачи построить этот ансамбль “на века”. Нет, Германия хотела показать миру что-то дерзкое и динамичное. Новый пейзаж смотрится свежо и живо, но слишком отдает сиюминутной модой.

Это напоминает мне о моем родном Сиднее, где городскому пейзажу постоянно устраивают подтяжку лица. Каждый новый облик этой красавицы оказывается воплощением всего современного и поражающего воображение. Однако совсем немного лет спустя она выглядит пережитком прошлого, требующим очередной косметической операции. Ничто не вечно. Боюсь, как бы новый архитектурный триумф Берлина не постигла та же судьба. Эта попытка обновления выглядит такой же эфемерной, как энтузиазм, надежды и национальная гордость Германии в преддверии Кубка мира. Что же получается, качели германского национального самоощущения достигли максимально высокой точки и теперь полетят вниз, как это было в 1970-е и 1990-е?

“Счастливые игры”, летняя Олимпиада 1972 года в Мюнхене, должны были дать народу (Западной Германии) сбросить оковы прошлого. Меры безопасности были самыми рудиментарными, две тысячи стражей правопорядка в неброской сизой униформе ходили без оружия. Талисман игр, разноцветную таксу Вальди, полюбил весь мир. В Германии воцарилась гармония, и немцы надеялись, что на этой волне они наконец получат мировое признание. Увы, группа палестинских террористов “Черный сентябрь” посчитала иначе, и игры закончились тем, что на немецкой земле вновь была пролита еврейская кровь. Возможно, немцы рано радовались. Возможно, Олимпиада была только фасадом, скрывающим глубоко укоренившиеся проблемы.

Когда вся планета не отрываясь следила за происходящим в Мюнхене, давно назревавший конфликт в немецкой студенческой среде достиг кульминации. На устах бунтарей были слова “анархия” и “революция”. Они требовали серьезного разговора о неприятной правде о прошлом страны, которую их родители отказывались признавать.