Эрик Кандель - В поисках памяти

Выпускники медицинской школы, которые хотят заниматься научной работой, нередко спрашивают меня, стоит ли им еще поучиться фундаментальным наукам или лучше сразу заняться исследованиями. Я всегда советую пойти работать в хорошую лабораторию. Курсы фундаментальных наук, разумеется, важны. Я продолжал ходить на такие курсы на протяжении всей моей работы в Национальном институте психического здоровья и по сей день продолжаю многому учиться на семинарах и конференциях у своих коллег и студентов. Но в чтении научной литературу по вопросам, связанным с экспериментами, которыми сам занимаешься, намного больше смысла и удовольствия чем в абстрактном изучении наук.

Мало что в этой жизни оживляет и стимулирует воображение больше, чем совершение собственного открытия каким бы скромным оно ни было. Собственное открытие позволяет человеку впервые увидеть какую-то частицу природы — маленькую деталь того пазла, собрав который можно понять, как работает тот или иной механизм. После того как мне удалось вникнуть в суть проблемы, мне очень помогает получить более полное представление о ней то, что о ней думали мои предшественники. Мне хочется не только понять какие направления мысли оказались наиболее продуктивными, но и разобраться в том, в чем другие оказались непродуктивными и почему это произошло. Поэтому огромное влияние на меня оказала психология Фрейда и таких его предшественников, занимавшихся обучением и памятью, как Джеймс, Торндайк, Павлов, Скиннер и Ульрик Найссер. Их идеи и даже ошибки дали мне удивительно богатый культурный фундамент для собственной работы.

Я также считаю, что важно быть смелым и браться за сложные проблемы, даже такие, которые поначалу кажутся сумбурными и бессистемными. Не нужно бояться пробовать свои силы в чем-то новом, например переходить из одной области в другую или работать на стыке разных дисциплин, потому что именно там можно найти некоторые из самых интересных проблем. Люди, которые занимаются научной работой, постоянно узнают что-то новое и не должны бояться вторгаться в малознакомые области. Ученый следует своим интересам инстинктивно и по ходу работы обучается всему необходимому. Нет ничего такого, что способствовало бы самообразованию больше, чем работа в новой области. Я не был по-настоящему подготовлен к естественнонаучным исследованиям, когда начал работать под руководством Грундфеста и Пурпуры, я очень мало знал о биохимии, когда объединил усилия с Джимми Шварцем, и я ничего не знал о молекулярной генетике, когда стартовало мое сотрудничество с Ричардом Акселем. И всегда оказывалось, что попытки испробовать свои силы в чем-то новом меня пугают, но также и вдохновляют. Лучше потерять несколько лет, пробуя свои силы в чем-то принципиально новом, чем проводить отработанные эксперименты, которыми занимаются все кому не лень и которые кто-то другой может провести не хуже (если не лучше), чем вы.

По-моему, важнее всего определить проблему или круг взаимосвязанных проблем, над которыми перспективно будет работать. Мне повезло с самого начала наткнуться на интересную проблему в ходе работы с гиппокампом и памятью, а затем решительно переключиться на исследование механизмов обучения у простого организма. Этим проблемам свойственны широта и размах, которые помогли мне преодолеть разочарования и неудачи в экспериментах.

В результате мне не довелось испытать тот недуг, который описывали некоторые коллеги, когда в среднем возрасте человеку наскучивает наука, которой он занимается, и он обращается к другим вещам. В ходе работы в университете я занимался многими другими делами помимо исследований, например писал учебники, участвовал в работе ряда университетских и национальных комитетов, а также приложил руку и основанию биотехнологической компании. Но всем этим я занимался отнюдь не потому, что мне наскучила научная работа. Ричард Аксель говорит о подкрепляющем свойстве научных данных (обыгрывании в своей голове новых интересных находок), что оно вызывает привыкание. Если Ричард не получает никаких новых данных, он приходит в подавленное состояние. Многим из нас тоже свойственно это чувство.

Моей научной работе в немалой степени способствовало и увлечение искусством и музыкой, которое со мной разделяет Дениз. В декабре 1964 года, когда мы переехали из Бостона в Нью-Йорк, мы купили столетний дом в квартале Ривердейл района Бронкс с прекрасным видом на реку Гудзон и хребет Пэлисейдс. За прошедшие с тех пор годы мы заполнили этот дом гравюрами, рисунками и картинами — произведениями декоративного искусства начала XX века, истоки которого связаны с Веной, а также с Францией. Мы собираем французскую мебель в стиле ар-нуво, вазы и лампы работы Луи Мажореля, Эмиля Галле и братьев Дом. Инициатором этого увлечения была Дениз. Ее мать положила начало нашей коллекции, подарив нам на свадьбу прекрасный чайный столик, сделанный Галле для его первой выставки.

Поселившись в Нью-Йорке, мы сосредоточили свой интерес к графике на австрийских и немецких экспрессионистах, таких как Климт, Кокошка и Шиле из австрийцев и Макс Бекман, Эмиль Нольде и Эрнст Кирхиер из немцев. Инициатором этого увлечения, в свою очередь, был я. Почти на каждую круглую дату, на дни рождения (а иногда и в промежутках между ними, когда нам не хочется ждать) мы с Дениз дарим друг другу что-нибудь, что, нам кажется, должно понравиться другому. Обычно мы вместе выбираем эти подарки. Описывая это сейчас, я начинаю подозревать, что наше коллекционирование вполне может быть попыткой частично вернуть безнадежно утраченную молодость. Когда я вспоминаю свой путь из Вены в Стокгольм, он кажется мне очень длинным. Благодаря своевременному отъезду из Вены мне удалось прожить в Соединенных Штатах удивительно счастливую жизнь. Свобода, которую я ощутил в Америке и ее университетах, дала мне, как и многим другим ученым, возможность удостоиться Нобелевской премии. Я рад, что, получив в колледже историческое и гуманитарное образование, которое учит тому, какой мрачной бывает жизнь, я в итоге переключился на биологию, где обманчивый оптимизм по-прежнему бьет через край.

Время от времени в конце еще одного долгого дня, утомительного, но нередко приносящего вдохновение, когда, глядя на темнеющую за окном реку Гудзон, я задумываюсь о годах моей работы в науке, я исполняюсь удивления по поводу того, чем занимаюсь. Я поступил в Гарвард, собираясь стать историком, окончил его, собираясь стать психоаналитиком, и все только для того, чтобы отказаться от этих планов и последовать зову интуиции, который убеждал меня, что путь к подлинному пониманию психики должен идти через изучение работы нервных клеток. Послушавшись своих инстинктов, своих бессознательных мыслительных процессов и следуя к зову; который казался тогда невообразимо далеким, я пришел к жизни, которая принесла мне удивительно много радости.