Анна Маркова - Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

Время перед торжественным возведением на патриарший престол митрополит Тихон проводил в Троице-Сергиевой Лавре, готовясь к принятию высокого сана. Соборная комиссия спешно вырабатывала давно забытый на Руси порядок поставления Патриархов, особенности их служения, отличия в одежде и тому подобное. Большевики тогда не закрыли еще Кремля, и можно было совершить церемонию в древнем патриаршем Соборе – Успенском, где сохранился и патриарший трон на горнем месте, – на него никто не садился со времени последнего Патриарха, – и особое патриаршее место. Добыли из богатой патриаршей ризницы облачения последних русских Патриархов, жезл митрополита Петра, митру и белый клобук Патриарха Никона и др. Интересно отметить, что клобук и мантия Никона оказались вполне пригодными для нового Патриарха.

Великое церковное торжество происходило в Успенском соборе 21 ноября 1917 года. Мощно гудел Иван Великий, кругом шумели толпы народу, наполнявшие не только Кремль, но и Красную площадь, куда были собраны крестные ходы из всех московских церквей. За литургией два первенствующих митрополита при пении «аксиос» (достоин) трижды возвели Божия избранника на патриарший трон, облачили его в присвоенные его сану священные одежды. После литургии новый Патриарх, в сопровождении крестного хода, шел вокруг Кремля, окропляя его святою водой. Замечательно отношение большевиков к этому торжеству. Тогда они не чувствовали еще себя полными хозяевами и не заняли определенной позиции в отношении Церкви, хотя враждебность к ней была ясна. Солдаты, стоявшие на гауптвахте у самого Успенского собора, вели себя развязно, не снимали шапок. Когда мимо проходили иконы и хоругви – курили, громко разговаривали и смеялись. Патриарх казался согбенным старцем в своем кругло-белом клобуке с крестом наверху, в синей бархатной мантии Патриарха Никона, – и я видел, как солдаты моментально скинули шапки и бросились к Патриарху, протягивая руки для благословения через перила гауптвахты. Стало ясно, что до того было лишь «бахвальство», модное, напускное, а теперь прорвались настоящие чувства, воспитанные веками.

Патриарх Тихон не изменился, остался таким же доступным, простым, ласковым человеком, когда стал во главе русских иерархов. По-прежнему он охотно служил в московских церквях, не отказываясь от приглашений. Близкие к нему лица советовали ему по возможности уклоняться от этих утомительных служений, указывая на престиж Патриарха;

Но оказалось потом, что эта доступность составила ему большую службу: везде его узнали как своего, везде полюбили и потом стояли за него горой, когда пришла нужда его защищать. Попробуй-ка теперь большевики его тронуть – за него поднимется вся Москва, а теперь и вся Россия. Но мягкость в обращении Патриарха Тихона не помешала ему быть непреклонно твердым в делах церковных, где было нужно, особенно в защите Церкви от ее врагов. Тогда уже вполне наметилась возможность того, что большевики помешают Собору работать, даже разгонят его. Несмотря на это, Патриарх никогда не уклонялся от прямых обличений, направленных против гонений на Церковь, против декретов большевиков, разрушавших устои православия, их террора и жестокости.

Всем памятны обличительные послания Патриарха, заканчивающиеся анафемой большевикам. Неоднократно устраивались грандиозные крестные ходы для поддержания в народе религиозного чувства, и Патриарх неизменно в них участвовал. А когда пришла горькая весть об убийстве Царской семьи, то Патриарх тотчас же на заседании Собора отслужил панихиду, а затем служил и заупокойную литургию, сказав грозную обличительную речь, упрекая большевиков в этом вопиющем преступлении.

По решению Московского Церковного Собора в управлении Церковью Патриарх действует совместно со Священным Синодом, состоящим из одних архиереев, и Высшим Церковным Советом – из архиереев, духовенства и мирян. И Патриарх Тихон всегда строго соблюдал это постановление Собора, не принимал на себя единоличных решений и предпочитал все делать с общего согласия, часто собирая соединенные заседания Синода и Совета. Он обращался к ним за советом даже по таким делам, которые принадлежали ему единолично, хотя оставлял за собой право следовать или не следовать выслушанным советам. Помню, как составлялось громовое послание Патриарха к большевикам по случаю годовщины их владычества. Многие тогда настойчиво отговаривали Патриарха от этого рискованного шага, опасаясь за его свободу и жизнь. Когда он прочитал на соединенном заседании Синода и Совета проект послания, то все высказывали крайние опасения и указывали на то, что Патриарх должен беречь себя для пользы Церкви. Патриарх внимательно выслушал советы, но настоял на своем. В ближайшее воскресенье он служил на своем Троицком подворье и после литургии заявил бывшим у него, что подписал послание и сделал распоряжение об отправке его комиссарам. «Да, он всех внимательно слушает, мягко ставит возражения, но на деле проявляет несокрушимую волю», – говорил по этому поводу один интеллигент, член Совета.

Каждую минуту опасались за жизнь Патриарха. Большевики уже наложили руку на членов Собора, их выселяли то из одного помещения, то из другого, некоторых арестовали, ходили тревожные слухи о замыслах и против Патриарха. Однажды поздно ночью явилась к Патриарху целая депутация из членов Собора во главе с видными архиереями. Она известила Патриарха со слов верных людей о решении большевиков взять его под арест и настойчиво советовала немедленно уехать из Москвы даже за границу, – все было готово для этого. Патриарх, уже легший было спать, вышел к депутации, спокойный, улыбающийся, внимательно выслушал все, что ему сообщили, и решительно заявил, что никуда не поедет: «Бегство Патриарха, – сказал он, – было бы слишком на руку врагам Церкви, они использовали бы это в своих видах. Пусть делают все, что угодно». Депутаты остались даже ночевать на подворье и много дивились спокойствию Патриарха. Слава Богу, тревога оказалась напрасной. Но за Патриарха тревожилась вся Москва. Приходские общины Москвы организовали охрану Патриарха: каждую ночь, бывало, на подворье ночевали по очереди члены церковных Советов, и Патриарх непременно приходил к ним побеседовать. Неизвестно, что могла бы сделать эта охрана, если бы большевики действительно вздумали арестовать Патриарха: защитить его силой она, конечно, не могла, собрать народ на защиту – тоже, так как большевики предусмотрительно запретили звонить в набат под страхом немедленного расстрела и даже ставили своих часовых на колокольнях. Но в дежурстве около Патриарха церковные люди находили для себя нравственную отраду и Патриарх этому не препятствовал.