Анна Маркова - Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

Мне приходилось встречать такие открытые лица, бесконечно симпатичные, в которых, как в зеркале, отражаются внутренние духовные процессы, будто огнем озаряющие красоту и силу их духа.

Однако толпа, хлынувшая вслед за архиепископом, оттеснила меня, и я не мог попасть в церковь. Окзавшись на тротуаре, я не раздумывая направился к Воскресенским воротам. Там гудела толпа, и только через час я мог подойти к Иверской.

Помнится, в гостинице я силился воссоздать в памяти внешний облик архиепископа, и, кажется, ничто не ускользнуло от меня, и особенно, конечно, покоряющая улыбка. Правда, воображение почему-то исказило рост архиепископа. Показался он мне очень высоким, и я долго верил наблюдению своей памяти, пока не увидел его снова.

Второй раз я увидел Святейшего Патриарха Тихона через несколько лет. Было это в тяжелые дни русской церковной жизни – весной 1924 года. Тогда бушевали страсти обновленческого раскола, разъедавшего организм Церкви. Наглые раздиратели хитона Христова, непризнанные руководители «нового» церковного сознания насильственным образом, путем обмана и подлогов, овладевали православными храмами, обрекая их на неминуемое закрытие и уничтожение.

Раскольники, владевшие абсолютно пустовавшими храмами, обращались в местные государственные органы с просьбой передать им еще какой-либо храм, изъяв его у православных верующих. Такие просьбы обычно удовлетворялись, обновленцы занимали очередной храм, но верующие уходили и больше в него не возвращались. Еще вчера переполненный молящимися, ныне, в руках обновленцев, уже опустевший, храм начинал жить одинокой жизнью, а потом закрывался, передавался государству под какой-нибудь гараж или кузницу. Но обновленцы шли дальше и уже овладевали очередным православным храмом.

Православные люди понимали, что теряют храм безвозвратно, но даже такая страшная цена не останавливала их от высокого понимания своей преданности святому Православию, в слезах они покидали храмы, но к обновленцам не шли.

Так было по всем городам и весям, и Астрахань, разумеется, не являлась исключением. Положение становилось угрожающим, протесты верующих и их церковных советов не помогали. В таких обстоятельствах родилась мысль жаловаться в Москву.

Я находился в очень близких отношениях с Астраханским архиепископом Фаддем (Успенским). Как-то вечером владыка долго рассказывал мне о наглых действиях обновленцев, доказывал необходимость жалобы в Москву просил меня составить жалобу и с двумя-тремя делегатами от общин выехать в Москву. Я горячо принял эту просьбу архиепископа, составил жалобу, в которой в самых ярких красках и самых решительных тонах осуждал действия обновленцев, посягавших на храмы, и руководителей местных органов, способствовавших обновленцам в их антицерковных делах. Затем где-то в церковных собраниях были избраны делегаты: Ф. Е. Баринов и И. Ф. Осипов, и вот мы в дороге, напутствуемые благословениям и добрыми пожеланиями владыки Фаддея.

В Москву мы приехали поздно вечером и, переночевав в гостинице «Балчуг», утром на другой день отправились в патриаршую резиденцию – в Донской монастырь (владыка Фаддей дал наказ получить благословение Патриарха).

В монастырь мы приехали к самому началу поздней литургии, был вторник на неделе перед Троицей, но служба совершалась в большом монастырском соборе. Приложившись к кресту, мы отправились в патриаршие покои. Дорожка, идущая от северной паперти собора, привела нас к красному кирпичному зданию с порогом в две ступеньки. Дверь была открыта, мы вошли и по внутренней короткой лестнице поднялись выше и вступили в небольшую комнату-приемную. Здесь стояла тишина, на скамейках сидело несколько человек, почти все из духовных; за маленьким столиком у окна сидел монах. Монах подошел к нам и каким-то таинственным шепотом спросил нас, кто мы и что нам нужно. Один из наших спутников достал из папки запечатанный сургучной печатью конверт и, не говоря ни слова, вручил его монаху, который молча прочитал то, что было написано на конверте, и, повернувшись, ушел с конвертом в другую комнату. Долго он не возвращался, а вернувшись, спросил кто из нас (он назвал мою фамилию), а затем подошел ко мне вплотную и прошептал, что Его Святейшество примет нас через час в таком порядке: сначала я пройду один, а после будут приглашены и остальные мои спутники.

Этот час мы употребили на экскурсию по монастырю. Хотя монастыря как такового уже не существовало, здания принадлежали светским учреждениям. Правда, каким-то образом оставалось там три или четыре монаха, обслуживавших церковные здания на положении наемных служащих; они ютились в маленьком помещении около колокольни. Я с большим интересом рассматривал монастырские стены, башни, побывал на монастырском кладбище, с увлечением читал эпитафии, многое узнал и вообще с огромным удовольствием провел этот экскурсионный час.

Ровно в назначенное время мы вернулись в Патриаршую приемную, и, едва я переступил порог, как был подхвачен уже известным нам монахом, который за руку повлек меня в патриарший кабинет и, отворив передо мною дубовую дверь, пропустил меня вперед. Дверь за мною затворилась, и я оказался перед Его Святейшеством. Помню, я был смущен неожиданностью такого реприманда. Обычно перед аудиенцией у сановного лица посетитель подготавливает себя к встрече, взволнованно ожидает ее, обдумывает, как себя вести, а здесь?..

Комната, в которую я вступил, была довольно просторной и сводчатостью низкого потолка приятно напоминала старинные боярские хоромы или игуменскую келью большого монастыря. В левом углу стоял огромный кипарисовый киот с образом Богоматери, перед которым горела разными огоньками большая серебряная лампада, цепочками прикрепленная к потолку. Около киота на зеленой ковровой дорожке стоял аналой, с раскрытой богослужебной толстой книгой. Справа стоял широкий книжный шкаф, этажерка с книгами, на стене висела зеленая мантия, около нее в углу стоял жезл, а на маленьком угольнике – белый патриарший куколь. У ломберного стола, стоявшего у стены, против входной двери, и покрытого вязаной черной скатертью, из-под которой виднелись ярко-зеленые разводы, стояло два кресла с высокими спинками. Патриарх сидел в кресле. Он заметил мое смущение. «Ничего, ничего, идите вот сюда», – услышал я немного хрипловатый баритон. Я подошел к креслу Патриарха; он встал, преподал мне благословение и, вероятно чтобы вывести меня из замешательства, сразу же заговорил, указав рукою на кресло. Сели.

«Это вы от Астраханского архиепископа Фаддея? Владыка пишет мне о вас, просит оказать содействие. Какой же вы молодой! Вы не боитесь принимать на себя такие поручения?»