Лилия Гусейнова - Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция

– Ну, уж за хлебом это я пойду! Почему ты, Надя, мне раньше этого не сказала? Должен же я принимать участие в хозяйстве…

А бедняжка Надежда Константиновна так не хотела меня отвлекать от работы, что с ног бы сама валилась, а все сама бы выполнила и по дому и мне помогла.

У меня также сердечные отношения сложились и с матерью Нади – Елизаветой Васильевной. Мне приятно было для обеих этих женщин делать хоть сколько-нибудь полезные вещи. Жена все время вспоминала такой случай: «Раз как-то сидит мать унылая. Была она отчаянной курильщицей, а тут забыла купить папирос, а был праздник, нигде нельзя было достать табаку. Увидал это Володя. «Эка беда, сейчас я достану», – и пошел разыскивать папиросы по кафе, отыскал, принес матери». Пустяк скажите? А ведь из таких вот «пустяков» вся жизнь складывается! Так наши близкие видят нашу заботу о них. В таких, казалось бы, простых и незамысловатых проявлениях.

А с нашей кочевой жизнью, с ссылками да переездами только такой малостью и можно было сердца родных теплом наполнять. По чуть-чуть, по капле пока возможность предоставляется.

Что же касается Арманд, то о нашей близкой дружбе с Инессой ходило множество толков. Но я всегда считал, что эта тема должна быть запретной для общественности.

Конечно, я не мог не обратить внимания на дочь оперного певца, француженку по происхождению, выросшую в России, и просто ослепительно красивую женщину, которая была настоящей бунтаркой в душе. Уж слишком яркой, темпераментной и необычной она была! К моменту нашего знакомства у нее родились уже пятеро детей. И она была вполне состоявшейся особой.

Женщины-революционерки обычно считали «хорошим тоном» избегать украшений, духов, и вообще выражать пренебрежение к своей женственности. Инесса же напротив – ярко выделялась среди них своей красотой и обаянием. Мы тогда шутили, что ее стоит включить в учебники по марксизму как образец единства формы и содержания…

В письме ко мне в 1913 году Инесса кратко описывала историю наших личных отношений, начавшихся в Париже. И вначале это действительно были просто товарищеские и дружеские отношения – «без поцелуев».

«Я тогда совсем не была влюблена в тебя, – писала мне Арманд, – но и тогда я тебя очень любила… Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н. К. (Надеждой Константиновной). В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала особенно дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и нежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола – сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Только в Longiumeau (Лонжюмо) и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе…»

Тогда я ничего этого не замечал. И узнал о ее переживаниях и раздумьях только в 1913 году из этого письма. Наши отношения перерастали в нечто большее настолько постепенно, что я и не замечал, как прочно переплетаются судьбы – моя, Инессы и Наденьки. Хотя, когда Инесса была рядом, я каждый раз ощущал сильный энергетический импульс – словно разряд электричества меня прошибал при виде этой женщины.

В Париже мы с Арманд часто бывали вместе в кафе на авеню д’Орлеан. И много часов разговаривали там о наших общих делах, и я не спускал глаз с этой милой француженки.

Жена как-то вспоминала, как мы втроем проводили время в Кракове в 1913 году: «Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса. Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас «партией прогулистов». Ходили на край города, на луг (луг по-польски – блонь). Инесса даже псевдоним себе с этих пор взяла – Блонина».

Инесса сумела расположить к себе даже Надежду. Но жена видела, что чем больше мы проводим времени друг с другом – тем интимнее отношения между нами. Но моя Наденька была умна и долгое время не закатывала мне ни одного скандала.

Инесса же умело пользовалась нашим расположением к ней и в какой-то момент стала настолько близка, что в пылу разговора позволила себе поцеловать меня. Ее страстные, мягкие губы так жадно целовали меня, что я даже не смог отстранится. А потом она опустилась на колени и прижала мои руки к своим губам. И так повторялось бесчисленное множество раз, когда мы оставались наедине. Я не мог противиться своему влечению. Но и не мог ответить ей взаимностью. Но она так была страстна, что, казалось, не замечала моей некой инфантильности и даже робости. Она все была готова сделать сама.

Вот тогда-то и произошел взрыв. Надежда Константиновна не смогла больше терпеть и закрывать глаза на очевидные вещи. И в какой-то момент она хотела «самоустраниться», но я не допустил этого. Я упросил ее остаться.

Уже тогда я знал, что скоро нашему любовному треугольнику придет конец. И я сочту невозможным разрываться дальше между двумя женщинами и сам стану катализатором разрыва с Инессой.

Но до этого момента пройдет еще немало времени. И мне до сих пор совестно, что я так терзал сердце во-первых, Наденьки, а во-вторых, Инессы.

Обе они не заслужили такого моего отношения. Наверное, я не ценил их заботу и любовь, настолько, насколько это было нужно.

Но так уж устроен человек: «Что имеем, не храним, а, потерявши, плачем»…

Я, Инесса Елизавета Стеффен, дочь оперного певца и актрисы, родилась 8 мая 1874 года в Париже. Осиротев в 15 лет, я переехала в Москву к тетке, которая работала гувернанткой в семье обрусевших французов Армандов, богатых промышленников.

Торговый дом «Евгений Арманд и сыновья» владел крупной фабрикой в Пушкине, на которой 1200 рабочих производили шерстяные ткани на 900 тысяч рублей в год – огромная сумма по нашим временам. Кроме того, почетный гражданин и мануфактур-советник Евгений Арманд имел, помимо этого, еще несколько хороших источников дохода.

Взрослея, я все активнее стала обращать свое внимание на Александра Арманда, сына хозяев. Но молодой человек относился ко мне как к бедной приживалке или как к предмету мебели. Днем он изучал биржевые сводки и читал книги по экономике, а по вечерам, не говоря никому ни слова, уходил в неизвестном направлении. Тогда я догадалась: у Александра было какое-то увлечение на стороне. Невнимание со стороны объекта воздыханий и наличие конкурентки лишь раззадоривало меня.

Устроив в отсутствие Александра обыск в его комнате, я нашла письма интимного содержания, полученные им от одной замужней высокопоставленной особы. И когда Александр вернулся, я поставила ему условие: либо о письмах узнает вся Москва, что навеки опозорит семью Армандов, либо он тотчас же объявляет о нашей помолвке. По нравственным законам нашего времени, выбора у Александра не оставалось.