Вадим Бурлак - Русский Париж

— Понятно, о юный безумец, куда вас повлекли строки Луи Мерсье, — прервал страдальческий монолог Случевский.

Михаил опустил голову, открыл глаза и вздохнул:

— Может, посещение заведения мадам Элен оставило бы у меня добрые воспоминания, однако на выходе из него я получил удар по голове. Какие-то бродяги, не говоря ни слова, огрели меня дубиной. Очнулся на холодной мостовой. Злодеи сняли с меня все. Забрали бы только часы, деньги и золотой перстень, — не так страшно. А эти подлецы не оставили даже исподнего!.. Представляете мое состояние?.. Город, о котором с детства мечтал и грезил!.. Первая волшебная ночь в Париже… А я валяюсь, голый, на мостовой, с разбитой головой, но при этом крепко держу двумя руками книгу Луи Мерсье… В общем, кое-как поднялся и, прикрываясь «Картинами Парижа», отправился к реке…

— Почему не позвали на помощь полицию?!.. Почему не вернулись в заведение мадам Элен?.. — поинтересовался Константин.

Михаил обиженно стрельнул глазами на собеседника:

— Я русский дворянин!.. В таком виде кому-то показываться?!..

— Да-да, я понимаю… — кивнул Случевский. — Как же вам удалось выбраться из столь плачевной ситуации?

— Я не выбрался из нее, а попал в еще более плачевную, — пояснил Михаил. — Набережную Сены отыскал довольно быстро. Только опустил ладони в воду, чтобы смыть кровь и грязь, вдруг чувствую: пальцы погрузились в водоросли. Подтянул я их к себе, пригляделся, и — о, ужас!.. Оказалось, держу за волосы утопленницу… Не успел отдернуть руки, как, откуда ни возьмись, — целая орава полицейских окружила. Будто специально меня караулила. Ясное дело: скрутили и в свою канцелярию увезли. Никакие объяснения и уговоры на них не действовали.

Швырнули они мне, как ничтожному холопу, вонючее пальто и стали орать:

— Признавайся в убийстве проститутки!..

— Рассказывай, негодяй, зачем стукнул ее по голове книгой почтенного автора Луи Мерсье, ограбил и бросил несчастную уличную женщину в реку!..

Тут меня осенило:

— Если не верите, господа полицейские, что перед вами — студент Парижского университета и русский дворянин, то объясните, куда я, по-вашему, спрятал кошелек бедной утопленницы? На мне ведь ничего не было…

После затяжной паузы Михаила Случевский не сдержался:

— Ну а дальше-то!.. Дальше-то что произошло?..

Михаил горестно вздохнул и снова продолжил:

— Видимо, в Париже еще никто в голом виде не отправлялся грабить и убивать. Полицейские пошептались, несколько раз стукнули друг друга по голове книгой «Картины Парижа» и поняли, что творение Луи Мерсье не может являться орудием убийства. Ничего другого у меня в руках не было.

Все же вторую ночь пребывания в городе своей мечты я провел в тюремной камере. Лишь к концу следующего дня в полицию заявились секретарь нашего посольства и какой-то клерк из университета. Оба посмотрели на меня, словно патриции — на прокаженного раба, и стали вести переговоры с полицейским начальством. Через полчаса вернулись ко мне в камеру и объявили: подозрение в убийстве снимается, но… Парижские газетчики что-то дознались о ночном происшествии на набережной и уже рыщут вокруг полицейской конторы в надежде разговорить какого-нибудь стража порядка.

— Вы представляете, что будет, если о вашем похождении опубликуют в газетах? — в один голос поинтересовались оба визитера.

— Это позор не только ваш личный, но и — Российской империи!.. — добавил дипломат.

— … И для уважаемого во всем просвещенном мире нашего университета!.. — прогнусавил за ним клерк.

Тут уж я взбеленился и заорал:

— Хотите выдворить меня из Франции?!.. Выкинуть из Сорбонны?!.. Да плевать!.. Не успеете!.. Я сам бросаю университет и уезжаю домой!.. Осточертел мне ваш Париж, с Сорбонной в придачу!..

Оба визитера остались довольны моим громогласным решением: меньше хлопот и посольству, и университету. А дипломат даже доставил меня на улицу Риволи, где я снимаю квартиру. Представляете, как пялили глаза соседи и домовладелец? Побитое, помятое явление в рваном пальто!.. В общем, и они тоже остались довольны, узнав о моем отъезде…

Михаил усмехнулся:

— Ну а я привел себя в порядок и первым делом собрал привезенные из Москвы книги о Париже. Приволок их на набережную Сены и стал швырять, одну за одной, в речку…

— Зачем?!.. — изумился Случевский.

— Назло Парижу!.. — выпалил Михаил и тут же развел руками: — Хотя, по правде говоря, сам не знаю, — зачем… Видать, кураж оголтелый боднул в грудь… Лишь когда кинул в Сену последнюю книжку, опомнился: денег-то у меня не осталось. Нет, чтобы снести книги букинистам, так я, дурья башка, утопил их!..

Михаил вдруг рассмеялся и подмигнул Случевскому:

— Все!.. Прощай, Париж!.. И под страхом смерти я не вернусь сюда!..

19 июля 1870 года началась Франко-прусская война. В то время Пруссия сумела мобилизовать почти миллионную, хорошо подготовленную армию. Франция уступала сопернице и по количеству обученных солдат и офицеров, и в артиллерии.

Весть о поражении и капитуляции французской армии под Седаном всколыхнула Париж. 4 сентября 1870 года восставший народ сверг Вторую империю и провозгласил республику. А 18 сентября прусские войска начали осаду Парижа.

Новое правительство Франции решило, в тайне от народа, заключить перемирие с противником. Предательский замысел был раскрыт. В Париже снова началось восстание, послужившее началом Парижской Коммуны.

28 марта 1871 года в столице Франции всеобщим голосованием был избран Совет Коммуны. На центральных площадях города оркестры исполняли «Марсельезу». Многие парижане в тот день одели красные колпаки — символ свободы. Ружейные стволы и штыки народной национальной гвардии украшали алые ленточки.

Несмотря на праздничное настроение, тысячи парижан отправились тогда на кладбища, где были похоронены защитники французской столицы во время прусской осады. На некоторых могилах ничего, кроме имени погибшего, не было указано.

Несколько парижан, с красными гвоздиками в руках, остановились у могилы с табличкой «Мишель».

— Так и не удалось узнать, кто он и откуда? — поинтересовался один из посетителей.

— Нет, — ответил другой. — Мишель говорил с акцентом. Возможно, к нам прибыл из России. Но сам он не записал на листе добровольца ни своей фамилии, ни где его родина. А себя просил называть — просто Мишель.

— А сражался он яростно, первым кидался на пули и штыки, будто Париж был ему самым родным городом на земле, — вспомнил еще один из компании. — Я находился рядом с Мишелем, когда его смертельно ранили. Мучился не долго… И еще он успел сказать: «Вот странно: семь или восемь лет назад я заявил, что под страхом смерти не вернусь в Париж… Все же возвратился, но по воле сердца… А смерть нашла меня именно в Париже…».