Вадим Бурлак - Русский Париж

Ходасевич защищал память рано ушедшего Бориса Поплавского от сплетен. Он утверждал, что лишь нищета, болезнь и отчаяние заставляли поэта постоянно заглушать их водкой и наркотиками.

Писатель, знаток истории русской эмиграции во Франции Борис Носик, рассуждая о «Незамеченном поколении», отмечал: «Судьба Поплавского была трагичной, как впрочем, судьба всего этого поколения. Им выпала тяжкая молодость, а большинству из них и ранняя гибель. Поплавский ушел раньше других, и был он, по общему признанию, самым талантливым, хотя и не успел, не сумел реализовать своего таланта».

После 1923 года в творчестве, как и в жизни, Бориса Поплавского произошла мало приметная для окружающих перемена. Сам поэт говорил об этом весьма туманно: «В судьбе — срыв, в стихах — надлом…».

Манящий свет Парижа для него потускнел. Париж отвернулся от того, кто мечтал о нем.

С надеждой поэт прибыл в этот город. Но, вместо литературного признания и блистательной жизни во французской столице, — нищета, полуголодное прозябание, ощущение собственной ненужности, изнурительная работа.

Почти в каждом парижском стихотворении Поплавского после 1923 года встречается слово «смерть».

«Писать без ответа»… Поплавский обошел почти все литературные журналы Парижа. Предлагал свои стихи и прозу. Ответы все же получал… Отрицательные…

Творчество, надежда на публикации, встречи с соотечественниками, лекции в университете и пару посещений в год театров. Только этим и жил. Мечта стать «своим» в парижской богеме не осуществилась. При жизни Поплавского вышел лишь один его сборник стихов «Флаги», да еще крохотным тиражом опубликованы главы из романа «Аполлон Безобразов».

Где беды, неурядицы, разочарования частенько тихо и неотвратимо появляются алкоголь и наркотики. Они увлекали: то взбадривали, то уводили в чарующий сон, в чудесный мир, который так отличался от реального…

Прозванный соотечественниками «Певцом парижских ночных дорог», Тайто Газданов большую часть жизни во французской столице проработал таксистом. Прославился он в русских эмигрантских кругах романом «Ночные дороги». О своем друге Борисе Поплавском Газданов писал: «Он всегда казался иностранцем в любой среде, в которую попадал. Он всегда был точно возвращающимся из фантастического путешествия…

Мысль о его смерти есть напоминание о нашей собственной судьбе, его товарищей и собратьев, всех тех всегда несвоевременных людей, которые пишут бесполезные стихи и романы и не умеют ни заниматься коммерцией, ни устраивать собственные дела; ассоциация созерцателей и фантазеров, которым почти не остается места на земле…».

Борис, вместе с отцом, братом и сестрами, снимал крохотную квартиру на Рю Барро, вблизи площади Италия. Отсюда он пешком отправлялся в библиотеку Святой Женевьевы, где проводил много времени в школе живописи, где брал уроки в гимнастическом зале.

За год до смерти Борис Поплавский стал частенько уходить, как он сам объяснял, в мир ночного Парижа.

Обычный сон стал для него редкостью. Морфий и дешевая водка давали только забытье. Мир, в который они уводили поэта, изменился. Чарующий, умиротворенный, прекрасный — вытеснялся беспокойным, кошмарным, полным химер и опасных тварей. Увеличивались дозы, приходилось чаще искать все более дешевые алкогольные напитки, а вместо морфия — «грязные заменители».

Отправляясь в мир ночного Парижа, Поплавский неизменно брал с собой кастет, карандаш и разноформатные листки бумаги. Канцелярские принадлежности ему давали в русских газетах и издательствах.

Одни приятели считали, что Борис нашел какую-то работу, но стесняется о ней рассказывать. Другие полагали, что он уходил на добычу дешевых наркотиков.

После «мира ночного Парижа» Поплавский иногда возвращался с новыми стихами. Он вытаскивал из карманов мятые, исписанные листки бумаги. А потом, разгладив их, долго сидел в недоумении и тоске.

Кто-то из приятелей однажды подсмотрел, что же навеяла парижская ночь поэту. Увидел — и ужаснулся! Мятые листки были испещрены непонятными знаками, бессмысленными наборами слов… Поплавский заметил испуганный взгляд приятеля и произнес:

— Угасаю…

Взгляд поэта был жалобным и виноватым. Он скомкал листки бумаги и снова спрятал в карман.

Как-то раз, незадолго до смерти, Поплавский заявился в монпарнасское кафе «Селект» после таинственной ночной прогулки с окровавленными руками. На лице его виднелись свежие ссадины. Пятно крови оказалось и на листках с непонятными записями.

— Что случилось? — поинтересовался один из знакомых поэта.

Борис ответил не сразу. Достал зачем-то кастет и придавил им разложенные на столике листки. Наконец, глядя поверх головы собеседника, безразлично произнес:

— Кажется, сегодня ночью я убил…

— Кого?!..

— Я убил себя…

Поплавский вдруг усмехнулся, кивнул приятелю и, непонятно зачем, произнес строки из своего давнего стихотворения: