Александр Андреев - Бегущий за «Алыми парусами». Биография Александра Грина

Когда Александр, сбежав из ссылки, в 1906 году нелегально появился в Вятке, отец достал ему чужой паспорт, с которым Грин еще 4 года жил в столице под именем вятского мещанина А.А. Мальгинова.

В марте 1914 года Степан Евсеевич умер, и об этом было сообщено в губернской газете «Вятская речь». Это лишний раз доказывает, что Степан Евсеевич пользовался в городе большим уважением и почетом.

На похороны отца А.С. Грин приехать не смог, потому что сам находился в лечебнице. От приехал в Вятку только через 2 года. Не смотря на всяческие неурядицы и некоторые разногласия, они любили друг друга, и эту любовь Грин сохранил на всю жизнь.

Мать А.С. Грина, Анна Степановна Лепкова, родилась 14 января 1857 года. Была дочерью надзирателя вятской мужской гимназии Степана Федоровича Лепкова, предком которого считался пленный швед петровских времен Лепех. Мать Анны Степановны, Агриппина Яковлевна была из семьи мелкого чиновника.

Анне Степановне было полгода, когда умер ее отец. У матери, кроме Анны, на руках остался еще четырехлетний сын Николай. Усталость и бедность заставили отдать пятнадцатилетнюю Анну замуж за политического ссыльного Степана Евсеевича Гриневского, который был вдвое старше своей будущей жены. Их венчание состоялось 15 сентября 1872 года в Михайло-Архангельской церкви села Сосновка Сарапульского уезда Вятской губернии. Вскоре после венчания Гриневские вернулись в Вятку, где после рождения Александра Анна Степановна занималась хозяйством и маленьким сыном. Начальной школы Саша не посещал, так как читать, считать и писать его учили дома. С четырех лет мать стала учить сына азбуке. Читать Сашу научил потом отец, принесший книгу «Гулливер у лилипутов», мать тогда же научила писать.

В 1887 году у Гриневских появилась дочь Антонина, а еще через 2 года – Екатерина.

В 1890 году Анна Степановна поступила в Вятскую фельдшерско-акушерскую школу, тогда ей уже исполнилось 33 года. Это были курсы подготовки аптекарских учениц, повитух, оспопрививательниц и фельдшерских учеников. В программу обучения входило изучение анатомии, латинского языка, физиологии, хирургии, фармакологии, детских и инфекционных болезней. Занятия будущих повитух проходили в родильном отделении губернской земской больницы.

Авторитет этой школы с каждым годом возрастал. Из других городов стали приходить запросы на окончивших школу и благодарности от врачей за хорошо подготовленных фельдшериц. Можно сказать, что Анна Степановна получила здесь глубокие знания и хорошую практическую подготовку. Курсы она закончила в 1892 году, получив свидетельство на звание повитухи и оспопрививательницы. Однако, медицинской практикой Анна Степановна занималась недолго. В 1893 году у нее родился еще один сын, Борис, а 21 января 1895 года Анна Степановна умерла от чахотки.

К сожалению, воспоминаний о ней почти не осталось. Очень коротко вспоминает о ней и сам Александр Грин в «Автобиографической повести». Но имя женщины, давшей миру прекрасного художника, всегда отзывается благодарной памятью в душах потомков.

Однажды отец принес книжку «Гулливер у лилипутов» с картинками – крупным шрифтом, на плотной бумаге. Он посадил меня на колени, развернул книжку и сказал:

– Саша, давай читать. Это какая буква?

– «М».

– А эта?

– «О».

– Верно. Как же сказать их сразу?

В моем уме вдруг слились звуки этих букв и следующих, и, сам не понимая, как это вышло, я сказал – «море». Так же сравнительно легко я прочел следующие слова, не помню, какие – и так начал читать.

Я читал бессистемно, безудержно, запоем. В журналах того времени: «Детское чтение», «Семья и школа», «Семейный отдых» – я читал преимущественно рассказы о путешествиях, плаваниях и охоте. После убитого на Кавказе денщиками подполковника Гриневского – моего дяди по отцу – в числе прочих вещей отец мой привез три огромных ящика книг, главным образом на французском и польском языках; но было порядочно книг и на русском. Я рылся в них по целым дням. Мне никто не мешал.

Я хорошо помню, что специально детские книги меня не удовлетворяли. В книгах «для взрослых» я с пренебрежением пропускал «разговоры», стремясь видеть «действие». Майн-Рид, Густав Эмар, Жюль Верн, Луи Жаколио были моим необходимым насущным чтением. Довольно большая библиотека Вятского земского реального училища, куда отдали меня девяти лет, была причиной моих плохих успехов. Вместо учения уроков я при первой возможности валился в кровать с книгой и куском хлеба; грыз краюху и упивался героической живописной жизнью в тропических странах.

16 августа 1889 года получивший дома начальное образование Александр Гриневский поступил в приготовительный класс Вятского Александровского реального училища. В октябре «по прошению отца» Александр выбыл из училища – учеба возобновилась в августе 1891 года.

Учителя говорили:

– Гриневский способный мальчик, память у него прекрасная, но он озорник, сорванец, шалун.

Действительно, почти не проходило дня, чтобы в мою классную тетрадь не было занесено замечание: «Оставлен без обеда на один час»; этот час тянулся, как вечность. Одетый, с ранцем за спиной, я садился в рекреационной комнате и уныло смотрел на стенные часы с маятником, звучно отбивавшим секунды. Движение стрелок вытягивало из меня жилы. Смертельно голодный, я начинал искать в партах оставшиеся куски хлеба; иногда находил их, а иногда щелкал зубами в ожидании домашнего наказания, за которым следовал, наконец, обед.

Дома меня ставили в угол, иногда били. Между тем я не делал ничего выходящего за пределы обычных проказ мальчишек. Мне просто не везло: если за уроком я пускал бумажную галку – то или учитель замечал мой посыл, или тот ученик, возле которого упала сия галка, встав, услужливо докладывал:

– Франц Германович, Гриневский бросается галками!

Если я бежал, например, по коридору, то обязательно натыкался или на директора или на классного наставника: опять кара. Если я играл во время урока в «перышки» (увлекательная игра, род карамбольного бильярда!), мой партнер отделывался пустяком, а меня, как неисправимого рецидивиста, оставляли без обеда.

Отметка моего поведения была всегда 3. Эта цифра доставляла мне немало слез, особенно когда 3 появлялась как годовая отметка поведения. Из-за нее я был исключен на год и прожил это время, не очень скучая о классе.

На десятом году, видя, как меня страстно влечет к охоте, отец купил мне за рубль старенькое шомпольное ружьецо. Я начал целыми днями пропадать в лесах; не пил, не ел; с утра я уже томился мыслью: «отпустят» или «не отпустят» меня сегодня «стрелять».